Неверная

Пит Хайн Доннер – неплохой человек. Он не является сильным лидером, зато отличается удивительной порядочностью. Просто он, как мне кажется, принадлежит к некой другой эпохе и не привык контролировать каждый шаг своих подчиненных. Подозреваю, что Доннер просто издал приказ обеспечить мою безопасность и передал дело в руки сотрудников правительства. Этим людям никогда не приходилось иметь дело с подобной ситуацией, однако на кон был поставлен их профессионализм. Поэтому они обеспечили мою безопасность в максимально доступной мере. Я уверена, что при этом они руководствовались исключительно благими намерениями.

Прошло две долгие и бессмысленные недели, прежде чем Ни-ли вновь позвонила мне. Это был уже конец ноября, и она сказала, что я смогу вернуться в Голландию на несколько дней, чтобы поговорить с некоторыми людьми о моей ситуации и проверить, могу ли я остаться дома. Ее слова принесли мне ни с чем не сравнимое облегчение.

27 ноября, спустя двадцать пять дней после того, как я исчезла из поля зрения общественности, мы под проливным дождем отправились в портлендский аэропорт.

Самолет приземлился на авиабазе Эйндховен, после чего в течение долгого времени наш эскорт колесил по голландской земле. В какой-то момент все автомобили остановились у обочины безликого шоссе, и меня пересадили в маленькую неприметную машину. Все тот же Коос из программы защиты свидетелей отвез меня в деревенский дом где-то под Зальхемом.

Когда пришло время встретиться с Нили и ван Аартсеном, меня сначала посадили в небольшой «фольксваген», после чего где-то на трассе нас встретил эскорт из BMW. Было темно. В конце концов, мы оказались у какого-то кирпичного здания посреди леса. Света не было ни в одном из окон. На подъездной дорожке неприятно пахло мочой. Один из охранников объяснил, что запах исходит из заброшенных камер: в этом здании раньше располагался полицейский участок. В доме не было электричества, только свечи. Окна были заклеены грязной бумагой. В одной из комнат нас ждал стол, накрытый бумажной скатертью, на которой стояли тарелки с бутербродами и несколько бутылок с водой и соком.

Мы находились в Голландии – стране, находящейся на пятнадцатом или шестнадцатом месте в мире по развитию экономики, а я вынуждена была встречаться с европейским комиссаром и лидером партии власти в таком вот месте, напоминающем какую-то странную бойскаутскую фантазию. Я глубоко благодарна за предоставленную мне защиту, за то, что осталась жива, но все эти меры безопасности все-таки в чем-то перешли границу разумного.

Вскоре прибыли Нили и ван Аартсен, которых быстро провели внутрь здания. Обнявшись с Нили, я с трудом сдержала слезы. Йозиас выглядел изнуренным; на следующий день ему предстояло выступить на съезде партии, и в его адрес также поступили угрозы. Он теперь тоже был вынужден всюду появляться в сопровождении телохранителей. Мы сели друг напротив друга в этой комнате, и Нили сказала: «Боже мой».

По тону ее голоса было слышно, что она считает все эти шпионские предосторожности совершенно ненужными. «Значит, здесь нам ничто не угрожает? – спросила она. – Почему мы не могли встретиться у меня дома?»

После того как за охраной закрылась дверь, Йозиас спросил меня, где я была. Я сказала, в каком-то отеле в промышленной зоне в США; мне было запрещено общаться с друзьями, и единственными моими собеседниками были мои телохранители. Нили была вне себя от гнева. Я сказала: «Если мне придется вернуться туда, я хочу хотя бы иметь возможность общаться, узнавать новости и отправлять электронные сообщения. Мне нужно проводить больше времени в обществе других людей».

После ужина с нами должны были встретиться два представителя служб безопасности – глава отдела борьбы с терроризмом и глава отдела защиты и безопасности. Нили и Йозиас учинили им настоящий допрос относительно того, почему я была вынуждена жить в такой обстановке, в полной изоляции, вдали от всего привычного, и потребовали объяснить, какого именно нападения они опасались.

Наконец, спустя недели пассивного выполнения всех требований охраны, что-то внутри меня ожило. Я сказала этим людям: «Я приму ваше решение относительно того, когда именно мне можно будет вернуться в Голландию, так как это – ваша работа.

Но я отказываюсь возвращаться в тот мотель. В Америке меня никто не узнал. Я требую, чтобы мне разрешили посещать университет. Я хочу иметь возможность писать, читать, делать что-то со своим свободным временем. Я не могу бесконечно смотреть на шоссе под окнами».