Неверная

Моей сестре подчас хотелось абсолютно противоположных вещей: быть правильной, практикующей мусульманкой и диктором новостей на CNN, но она не могла заставить себя даже просто встать с кровати. Иногда Хавейя месяцами не стирала одежду и не мыла посуду. Она то полнела, то ужасно худела. На то, чтобы принять душ, у нее уходила вся отведенная на день энергия. Иногда она по три дня лежала в постели, не вставая. Потом вдруг наступал яркий период, длящийся несколько месяцев, во время которых она могла быть щедрой, интересной, могла рассказать целую кучу забавных историй. У нее хватало энергии, чтобы ходить на занятия, где она неизменно производила на своих преподавателей самое благоприятное впечатление. Но столь же неожиданно она могла стать грубой, жесткой, вульгарной, впасть снова в апатию, сменяемую краткими всплесками плача.

В первые месяцы 1996 года Хавейя начала просить, чтобы зеркало развернули к стене. Я спрашивала, зачем ей это нужно, и она отвечала: «Когда оно стоит ко мне лицом, я вижу в нем странные вещи». Тогда я кричала на нее: «Не сходи с ума, возьми себя в руки», но она начала спать с включенным светом. Она звонила мне и просила приехать повидаться с ней, говорила, что я ей очень нужна, прямо сейчас, но когда я приезжала, потратив на дорогу несколько часов, она не пускала меня к себе и говорила: «Я не могу сейчас выносить даже твое общество, так что уходи».

Я не жила в Лейдене отшельницей. Регулярно виделась со своими друзьями из Эде и постепенно заводила новых. Геске, как и я, была первокурсницей, изучавшей политологию, жизнерадостной и энергичной девушкой. Она водила меня в кино и в студенческие кафе, где атмосфера была более расслабленной, чем в Эде. Несмотря на толчею и сигаретный дым, теперь, когда я уже могла понимать людей, мне нравились такие заведения гораздо больше. Люди сидели снаружи, ели и слушали музыку.

То, что я не пила спиртные напитки, стало у нас чем-то вроде старой, испытанной шутки. Когда же я выпила в первый раз, у меня закружилась голова, а комната начала раскачиваться. Удара молнией не последовало, но было уже слишком поздно, чтобы на велосипеде возвращаться в дом Шанталь, и мне пришлось остаться ночевать у другой своей подруги – Эвелин. Когда на следующее утро я проснулась, то почувствовала, что сделала последний ужасный шаг и перешагнула ту черту, которая отделяет компромиссы от прямого нарушения законов Аллаха.

Мне казалось, что Шанталь не одобряет, когда я возвращаюсь в ее дом поздно, и мне было неловко приглашать туда своих друзей. Геске, тем временем, жила с шестнадцатью другими студентами в огромном, старом и обшарпанном доме, фасад которого выходил на канал; и она всегда рассказывала, как весело им там живется. Когда в ее студенческом доме освободилась комната, Геске предложила мне подать заявку на вселение. Она сказала мне, что я никогда не смогу постичь Голландию, не пожив настоящей студенческой жизнью.

Процедура отбора жильцов была довольно долгой. Все жильцы дома собирались, чтобы побеседовать с кандидатами за бутылочкой вина. Нас спрашивали, какая музыка нам нравится, что мы обычно делаем на каникулах, чем мы увлекаемся, какими подработками занимаемся в свободное время. Я сказала, что люблю читать, а на каникулах никогда не была. Все ребята были совсем молодые, они были белыми и большую часть своей жизни прожили в одном доме. Когда я озвучила список стран, в которых жила раньше – Сомали, Саудовская Аравия, Эфиопия, Кения, – у них глаза полезли на лоб. Когда же я сказала, что занимаюсь устными переводами, один мальчик произнес: «Ух ты, так ты, наверное, очень хорошо зарабатываешь». Я подтвердила, что так оно и есть.

Геске ужасно боялась, что ее соседи сочтут меня скучной или странной – или того хуже, старой, – но обработала их так, что меня все равно приняли. Я переехала в крошечную комнатку голландского студенческого дома, который мне приходилось делить с парнями, где был алкоголь, а возможно и наркотики. Я призвала себе на помощь все свое мужество.

Я переехала в дом Геске в марте 1996 года. До того как улечься там в первую ночь спать, я сумела перетащить все свои вещи, кроме подаренного Шанталь стола. Он был большой, старый и красивый – и не пролезал в дверь. Так что на следующее утро я встала пораньше, чтобы, вооружившись отверткой, попытаться разобрать его. Пока все уходили на занятия, я сидела под столом в своей желтой пижаме. Один из парней, его звали Марко, сунул под стол голову и, прежде чем уйти из дома, представился мне.

В обеденный перерыв, когда Марко появился вновь, я все еще сидела там и все еще была в пижаме. За прошедшее время я успела выполнить три телефонных перевода, но он, разумеется, не знал об этом. Он сказал: «Не может быть! Это просто невероятно! Вылезай оттуда!» – и аккуратно разобрал весь стол за пятнадцать минут. Потом перетащил его в мою комнату, собрал заново и полюбовался моим компьютером. У меня вновь зазвонил телефон, и мне пришлось заняться переводом.