Nevermore

— А вот это, полковник Крокетт, я как раз и хочу выяснить.

Вскоре мой гость откланялся, заявив, что «устал как собака». До того мы успели выработать план действий. Уже когда я просматривал газеты в первый раз, я ответил, что из перечисленных в рецензии выдающихся граждан Балтимора в живых оставалась только миссис Генриетта Никодемус, чей покойный муж Джозайя после полной замечательных приключений карьеры капитана брига «Грампус» сумел сколотить изрядное состояние и создать целый торговый флот. Престарелая вдова продолжала играть заметную роль в светском обществе Балтимора, проживая в поистине феодальнойроскоши одного из наиболее престижныхрайонов города. Этот великолепный особняк и его немолодую, хотя все еще энергичную хозяйку мы с полковником решили посетить на следующее утро.

Пожелав мне доброй ночи и попросив передать Матушке и сестрице, что вечеринка «удалась на славу», Крокетт отбыл. Я запер за ним входную дверь, вернулся в свой кабинет и принялся лихорадочно расхаживать взад-вперед, вновь погрузившись в состояние крайнего и необузданного треволнения.

За ужином я, подобно Крокетту, сумел скрыть свое беспокойство, но теперь, когда остался один — пограничный житель отправился к себе в гостиницу, Матушка и сестра спали каждая в своей комнате, — все насильственно подавляемые эмоции вновь с сокрушительной интенсивностьюобрушились на меня. Особенно беспокоило меня воспоминание о той аномальнойженской фигуре, чье пугающе сходное с моим лицо (от подробного описания ее черт я умышленно воздержался даже в разговоре с Крокеттом) преисполнило меня величайшим ужасом и даже более страшными предчувствиями, нежели кошмарный вид изувеченной жертвы убийства.

Случайно, когда я в сотый раз бесцельно пересекал кабинет, взгляд мой упал на один том, возбудивший во мне крайнее любопытство, когда он в числе других книг был прислан мне на рецензию моим нанимателем мистером Томасом Уайтом. Он лежал на краю рабочего стола, поверх стопки бумаг, где я оставил его накануне. То было примечательное исследование германского ученого Генриха Мельцеля «Странные верования и редкие обычаи диких племен Меланезии».

Усевшись за стол, я схватил в руки этот том и принялся перелистывать страницы, пока не дошел до абзаца, который произвел на меня столь сильное впечатление днем раньше, когда я впервые знакомился с книгой. Этот раздел, жирно подчеркнутый моим карандашом, гласил следующее: