Неведомый Памир

Пустыня убегала вправо и влево по долине Акбайтала, исчезала позади в провале Рангкульской котловины и красноватыми шлейфами взбиралась по пологим склонам вверх, до самых зубчатых гребней. А впереди, на громаде хребта Музкол, пустыня, преодолев крутой подъем, упиралась прямо в вечные снега. Две пустыни, каменистая и снежная, сплетались там в тесном объятии, создавая фантастические сочетания красок, пересеченные черными штрихами скал.

От долгой езды все тело ныло, как после ночевки на булыжниках. Я то и дело менял в седле позу, с вожделением поглядывая на строения биостанции, которые приближались так медленно. Бедняга Джура! Маршрут измотал и его. Когда мы, добравшись, наконец, до станции, неуклюже сползали с коней, здороваясь с Маматом и дядей Джуры Султаном, Джура вместо ответов на расспросы неожиданно заплакал. Заплакал беззвучно, одними глазенками, из которых покатились крупные прозрачные слезы... Реакция старших была для меня еще более неожиданной. Они буквально покатились со смеху. «Ай-яй-яй! Хо-хо-хо!»- хохотал Мамат. Еще бы, киргиз, не слезающий с седла всю жизнь, и вдруг заплакал от верховой езды! Да еще его, Мамата, сын!

И Джура, сразу же все поняв, с достоинством, в котором сказались многие поколения вольных всадников, взял себя в руки. Смахнув рукавом слезы, он деловито включился в процесс развьючивания лошадей и вскоре, окончательно отойдя, уже взахлеб рассказывал отцу и дяде о подробностях поездки.

А я, кое-как стащив с лошади вьюки и седло, шевелиться уже не мог - сидел у стены конюшни и только глупо улыбался. В ушах еще стоял свист ветра, на зубах скрипел песок, а в глазах мерно колыхались красновато-желтые краски пустыни...

На гребнях хребтов

В теплый рой сновидений ворвался оглушительный звон будильника. Он верещал у меня над ухом, подпрыгивая от клокотавшей в нем ярости, добрый старый будильник, способный поднять на ноги даже покойника. Поспешно прижав кнопку, я чиркнул спичкой и зажег лампу. По глинобитным стенам заметались причудливые тени, отбрасываемые пляшущим пламенем горелки. Загудел примус. В объемистой, покрытой многослойным «загаром» кастрюле забулькало нехитрое варево. Кашеобразная смесь из картофеля, лука, макарон, мяса и перца заготовлялась на несколько дней вперед. На сборы уходили минуты. Все снаряжение вместе с диспозицией готовилось с вечера.

Так начинался обычный будний памирский день. Только вместо глинобитной мазанки могли быть юрта, палатка, комфортабельная комната биостанции или просто спальный мешок...

Все живое наиболее активно на рассвете, и, если хочешь провести интересные наблюдения, выходить надо затемно. В тот день, о котором пойдет речь, встать пришлось тоже рано: предстоял долгий маршрут с подъемом к линии вечных снегов. Как обычно, в глубине души теплилась надежда встретить какую-нибудь редкость - тибетского улара, белоснежного голубя или красного вьюрка...

Полевая «сбруя» орнитолога на Памире довольно увесиста: рюкзак с запасным свитером, телеобъективом, дневником, штангенциркулем, рулеткой, завтраком и прочими предметами первой необходимости, ружье, патронташ, фотоаппарат, бинокль - груза каждый раз набиралось килограммов десять - двенадцать.

Предрассветный холодок был чувствителен, но не особенно силен. Стояла середина июля, и в Чечекты временами обходилось без заморозков. В ночных сумерках тихо спали домики биостанции, и звездный пожар памирского неба - в который раз! - поражал своим великолепием, бодрил, словно рукой снимая остатки дремоты.

В долине царило безмолвие, и только шорох осыпавшихся под ногами камней да тихое журчание мелководной к утру Чечектинки нарушали тишину. Стоял полный штиль. Горы высились черными громадами, и снег холодно поблескивал на вершинах.

Пройдя вверх по долине километра три, я начал зигзагами взбираться на крутой склон, стараясь идти по белеющим тропинкам, выбитым стадами овец и пересекающим склоны во всех направлениях. Чем выше, тем становилось теплее. (На склонах гор ночью теплее, чем в долине, так как охлажденный воздух стекает по склонам вниз, на широкие пространства межгорных понижений, где образует так называемые озера холода. Это явление, известное не только на Памире, получило название термической инверсии.)

4400 метров... Теплый пояс термической инверсии остался позади. Здесь уже было холодно, хотя и не холоднее, чем в долине. Маленький ручеек тихо булькал в камнях, затянутых пленкой льда. Небо бледнело с каждой минутой. Ночь уходила за гребень хребта, гася за собой звезды.

Я был на месте. Теперь можно не спешить. Склон, заваленный крупными камнями, вздымался надо мной беловатой скалистой стеной. Место для наблюдений было чрезвычайно удобное.