В доме Джозефа потихоньку готовились к рождению ребёнка. Элизабет трудилась над бельём для него, а остальные женщины, хорошо зная, что это будет главный ребёнок на ранчо, который унаследует всю полноту власти, приходили, чтобы посидеть с ней и оказать ей помощь. Они обшили изнутри бельевую корзину стёганым сатином, а Джозеф установил её на качалку. Сменных пелёнок они понаделали гораздо больше, чем нужно одному ребёнку; сшили и длинные распашонки, украсив их вышивкой. Они говорили Элизабет, что настало время, когда ей нельзя перетруждаться, ибо у неё недомогание особого рода; фактически за это время она только похорошела и стала лучше себя чувствовать. Рама рассказала ей, как сшить покрывало, которым следовало укрываться, и Элизабет сделала его так тщательно, словно оно могло продлить её жизнь, а не должно было сгореть в огне сразу после рождения ребёнка. Поскольку это был ребёнок Джозефа, Рама придала всему оттенок неслыханного превосходства. Она сделала толстый бархатный шнур с петлёй на каждом из двух его концов, для того, чтобы продеть в них ножки кровати. Ничто не должно было стеснять женщину во время родовых мук, кроме скрученной простыни.
Когда наступила тёплая погода, женщины со своим шитьём перебрались на крыльцо. Меньше, чем за месяц, всё было готово. Отрезав большой кусок неотбеленного миткаля, предназначенный для того, чтобы обернуть бёдра Элизабет, его обшили каймой и убрали. Небольшие подушки, набитые гусиными перьями, и все остальные одеяла были готовы к первому июня.
Шли бесконечные разговоры о детях — говорили о том, как дети рождаются и обо всём, что может при этом происходить; как стереть из сознания женщины память о боли и о тех особенностях поведения, которые отличают мальчиков от девочек в младенчестве. Бесконечные разговоры приобретали уже анекдотический характер. Рама могла рассказать истории о детях, родившихся с хвостами, с членами тела необычайной величины, со ртом посередине спины, но всё это было не страшно, потому что Рама знала, из-за чего такое бывает. Иногда это было результатом пьянства, иногда — болезни, но самые страшные уродства получались, если зачатие происходило в период менструаций.
Иногда приходил Джозеф — с травинками, зацепившимися за шнурки его ботинок, с пятнами от травяной зелени на джинсах около коленей, с блестящей испариной на лбу. Он подходил к ним, ероша бороду, и слушал эти разговоры. Время от времени Рама обращалась к нему за подтверждением своих слов.
В ту чудесную весну Джозеф потрудился на славу. Он резал бычков, убирал камни, мешавшие расти цветам, и новым клеймом выжигал свои инициалы на шкурах животных. Томас и Джозеф молча работали вместе, обнося землю оградой из колючей проволоки, так как ямы для опорных столбов было легче копать дождливой весной. Чтобы пасти всё увеличивавшееся стадо, наняли ещё двух vaqueros.
В июне началась сильная жара, и трава в ответ поднялась на фунт в высоту. В те длинные дни у Элизабет усилились тошнота и раздражительность. Составив список вещей, необходимых при родах, она передала его Джозефу. Однажды утром, ещё до рассвета, он вскочил на козлы и поехал в Сан-Луис Обиспо, чтобы сделать для неё покупки. С того самого момента, как он уехал, Элизабет охватил страх: «А вдруг его убьют?» Самое невероятное казалось вполне возможным. Ведь он мог встретить другую женщину и сбежать с ней. Повозка могла перевернуться на белом перевале и сбросить его в реку.
Она не собиралась следить за ним, но, когда взошло солнце, она оделась и вышла посидеть на крыльце. Всё: стрёкот, издаваемый на лету кузнечиками, лежащие на земле мотки ржавой проволоки — раздражало её. От запаха аммиака, которым несло от сараев, её чуть не вырвало. Все окружающие вещи, попав в поле её зрения, становились ей ненавистны; чтобы расширить сектор обзора, она подняла глаза на холмы, и первое, что она увидела, была окружённая соснами поляна на гребне. Тотчас чувство острой ностальгии по Монтерею охватило её, чувство тоски по тенистым деревьям полуострова, по небольшим, залитым солнцем улочкам, по голубому заливу с разноцветными рыбачьими лодками, а больше всего по соснам. Смолистый запах иголок казался самой восхитительной вещью на свете. Она продолжала вдыхать его до той поры, пока её тело не заныло от желания. Всё это время она смотрела на темнеющую на гребне холма поляну, окружённую соснами. Постепенно желание претерпело изменение, теперь ей нужны были только сосны. Со своего гребня они звали её к себе, звали, спрятавшись от солнца, пройти среди стволов и узнать то, что скрывает в себе сосновый лес. Она смогла увидеть себя, она даже почувствовала, что лежит на ложе из сосновых иголок и сквозь сучья смотрит на небо; ей было слышно, как ветер легко шуршит верхушками деревьев, унося с собой запах сосен.
Элизабет встала со ступенек и медленно направилась к сараю. Там кто-то был, потому что в окошках мелькали вилы, выбрасывавшие наружу кучи навоза. Она вошла в тёмный, наполненный запахами сарай и обратилась к Томасу.