Неугомонная

— Мне кажется, что сначала, когда я только познакомилась с этим человеком, он был хорошим. Очень хорошим. Но потом я поняла, что ошибалась.

Йохен больше ничего не сказал.

Как и предполагала мать, после нашего визита Лукас Ромер не дожил до следующего утра. В ту же ночь он скончался от «обширного инфаркта», как было написано в газетных некрологах. Они бросались в глаза, но были довольно краткими, во многих из них был помещен портрет работы Дэвида Бромберга, и я подумала, что это сделали, поскольку не нашлось приличных фотографий. Деятельность Лукаса Ромера во время войны была кратко охарактеризована словами «работал в разведывательных службах, а потом занимал важный пост в ПШКШ». Гораздо подробнее описывалась его издательская карьера. Было похоже, что эти некрологи писались в память замечательного литературного деятеля, а не разведчика. Мы с матерью заметили, что очередь у входа в церковь увеличилась. Мне показалось, что я заметила редактора газеты, часто выступавшего на телевидении; я видела бывшего члена правительства и двух министров в отставке, знаменитого писателя правого толка и большое количество пожилых джентльменов в безупречно сшитых костюмах и галстуках, сдержанно свидетельствовавших о некоторых аспектах их прошлой жизни: полках, клубах, университетах, научных обществах — с удовольствием узнаваемых всеми вокруг.

Мать, показав на какую-то актрису, спросила:

— Это Вивьен Ли?

— Она давно умерла, Сэл.

Йохен осторожно потянул меня за рукав.

— Мамочка, я немного проголодался. — И деликатно добавил: — А ты?

Мать присела на корточки и поцеловала внука в щеку.

— Мы сейчас пойдем по этой же улице и славно пообедаем втроем в прекрасной гостинице под названием «Ритц».

Мы сели за столик в углу шикарного обеденного зала с красивым видом на Грин-парк, где уже желтели листья платанов, раньше времени сдавая свои позиции после жаркого лета: осень в этом году должна была наступить ранняя. Мать платила за все, так она объявила сразу же, как только мы сели за столик, и сегодня, в этот памятный день, мы должны были заказывать все только самое лучшее. Она велела принести бутылку выдержанного шампанского, и когда его разлили по бокалам, мы с ней чокнулись. Потом мама дала немного попробовать вина Йохену.

— Ничего, вкусно, — сказал он.

«Надо же, сын ведет себя очень хорошо, — подумала я, — вежливо и довольно тихо». Казалось, Йохен чувствовал, что у этой необычной поездки в Лондон был сложный и скрытый подтекст, о сущности которого он никогда не сможет догадаться.

Я подняла свой шипящий бокал за мать.

— Ты все же добилась этого, Ева Делекторская.

— Добилась чего?

— Победы. — Неожиданно я расчувствовалась до абсурда — так, что была готова вот-вот расплакаться. — В конце концов ты все-таки победила.

Она замерла, словно такая мысль даже не приходила ей в голову.

— Слушай, а ведь так оно и есть. В конце концов я победила.

Тремя неделями позже, в субботний полдень, мы сидели у мамы в саду. Было солнечно, но терпимо: бесконечная жара прошедшего лета осталась в воспоминаниях — теперь мы приветствовали мимолетное тепло осеннего солнца. Свежий ветер гнал легкие облака и качал ветви деревьев за лугом. Ропот древних дубов и буков долетал до нас шорохом пожелтевших листьев над нескошенной выцветшей травой — то усиливаясь, то замирая — когда невидимые потоки воздуха врезались в их гущу, заставляя двигаться тяжелые ветви, отчего огромные деревья оживали, двигались, кивали, послушные непринужденной силе ветра.

Я наблюдала, как мать серьезно вчитывалась в документ, который я принесла после встречи с Тимоти «Родриго» Томсом в Колледже всех душ.

Он передал мне отпечатанный на машинке анализ моего подробного обзора «Истории Евы Делекторской» — именно это мама сейчас и держала в руках. В разговоре со мной Томс безуспешно пытался казаться бесстрастным, я смогла почувствовать мольбу ученого, скрывавшуюся под его спокойными рассуждениями о том, что по его предположениям произошло между Лукасом Ромером — «господином А.» для Томса — и Евой Делекторской. «Отдайте мне все это, — говорили мне его глаза, — и оставьте меня с этим». Я не дала профессору никаких обещаний.

Большая часть из того, что Тимоти мне рассказывал, была выше моего разумения, или я просто не могла сосредоточиться: масса акронимов и имен резидентов и агентов-вербовщиков, членов советского правительства и сотрудников НКВД, имена тех, кто предположительно присутствовал, когда Еву допрашивали об инциденте в Пренсло, и так далее. Наиболее интересным из его заключений, как мне показалось, было то, в котором он недвусмысленно идентифицировал Лукаса Ромера как русского агента. Он казался полностью убежденным в этом и утверждал, что Ромер, возможно, был завербован еще в двадцатые годы, когда учился в Сорбонне.