Нетелефонный разговор

И никогда ни с кем из так называемых звезд не фотографируюсь, а если когда где-то и щелкнет папарацци, то кажусь себе рядом с ними неестественным или неуместным, что ли. А издатели, телевизионщики всегда требуют таких вот фотографий из жизни – с великими. Ну нет их у меня, не озабочен собиранием, спросите у людей с фотовспышками. Нанесут.

Зато теперь, в последние два-три всего-то года, почти ежедневно слышу от простых людей слово «люблю», именно это, а не другое слово, и всегда испытываю неловкость (чем заслужил?) и не знаю, что отвечать на это. А внутри дрожит, как воробышек на морозе, чувство гордости и благодарности: спасибо вам, люди!

Я шел и шел,
Не огорчаясь
Безнадегой,
Не торопился
И теперь
Не тороплюсь!
Я шел и знал,
Что я иду
Своей дорогой,
И Бог поможет,
Если где-то
Оступлюсь.

Я не приду

Прочел у Катаева полторы странички – воскресший в его фотографической (или псевдофотографической?) памяти Маяковский. И узнал о живом Маяковском больше, чем во всем многотомье, прочитанном ранее. Перемноженная на талант Валентина Петровича особость человека Владимира Маяковского. Как вещички в карманах перекладывал! Описан бывший или не бывший в самом деле визит поэта к писателю 13 апреля 1930 года, накануне самоубийства. Такой Маяковский принадлежал только Катаеву.

Сладко читать катаевскую прозу, даже и не завидно – как можно завидовать высоте? И вспомнилось, что, прогуливаясь долгими переделкинскими вечерами мимо дачи Катаева (а ее никак не миновать – напротив калитки Дома творчества), мы видели и в полночь горящую лампу на столе писателя, которого и тогда, и всегда считаю одной из вершин так называемой советской литературы.

Мы – это литературная масса недомерков, путевочная шелупонь, разночинцы в империи социалистического реализма, коллежские регистраторы и титулярные советники в Табели о рангах, составленной бонзами из особняка на Поварской. Катаев принадлежал к бонзам. Хоть и уважаемым.

Население литфондовских дач менялось – по каким-то признакам в опустевшие домики вселялись новые люди, и дай Бог им там подольше жить и не вдоветь их женщинам.

Получить литфондовскую дачу я ни в каком сне и не мечтал, как не собирался переплыть Атлантический океан на бумажном кораблике из тетрадного листка. Дачи давались одновременно и тайно, и пафосно очередному фавориту партии и толстых журналов – это было признанием, наградой, признаком бессмертия на ближайшую пятилетку.

Переделкино.
Переверткино.
Переблядкино.
Симфония имен!
Слова Ошанина,
Музыка Фрадкина.
Вот здесь-то
Весь совок
И сочинен.
Мы мирно ходим
Мимо,
Не скандалим,
Здесь жертвы есть,
Но больше –
Стукачи.
И то ли дачи
Им дают к медалям,
То ли медали –
К дачам,
Как ключи.

Только вот откуда появляется у новых высокомерие – мне довелось испытать горькое разочарование в общении с сегодняшними поселенцами, узаконенными Литфондом. Никогда бы раньше не подумал, что заразятся (ввиду кем-то внушенной им их значительности, что ли?) и мои бывшие товарищи, тот же Миша Рощин, Володя Войнович. Не хотел имен собственных – вырвалось! Неужели микробы соцреализма так непреходяще и неистребимо заразительны?

Иногда Валентин Петрович встречался нам гуляющим по тем же улицам, вежливо отвечал на наши поклоны, исполненные поклонения. «Белеет парус одинокий» был скорее катаевским, а не лермонтовским. Мы были хорошо знакомы только с его книгами. И зная, что неподалеку творят и другие титаны этой литературы, например Федин или Леонов, я проходил спокойно мимо их дач, равно как и их творений. Да, все они были из самой-самой лауреатской обоймы управляющих литературными делами и органами нашей самой читающей в мире страны. Но – и только. Мы понимали разницу, мы смотрели не из настоящего, а из будущего.

Я стараюсь не бывать на похоронах. Впечатлителен. Не в силах поцеловать эту смертную полоску бумаги на лбу даже родных людей. Не провожал и Катаева, хоть и могу себе представить тяжелое и скорбное мероприятие, бесчувственные речи формально ответственных за похороны чиновников от литературы. И надписи на венках, и этот утвержденный в Агитпропе эпитет «замечательный» или «выдающийся». 11 шныряющих на заднем плане незаметных людей в незаметных костюмах, кому положено потом отчитаться «объективно». Обо всем и персонально – об интересующих органы субъектах.