Нет такого слова

В бумажнике были документы и, главное, карточка. Карточку надо заблокировать. Банк был за две остановки до дома. Лена бежала, чтобы успеть, и на всякий случай звонила на ходу.

– Спасибо, что вы позвонили в ДеЛюксБанк , – пел голос в мобильнике. – Ваш звонок очень важен для нас. Эксклюзивное предложение – недвижимость в Коста-Брава через кредит в нашем банке…

Через десять минут запищала севшая батарейка.

Вот наконец банк.

Закрыто. Без трех девять. Они до девяти. Видно было сквозь дальние стеклянные двери, как болтают, собирая бумаги, операционистки.

Лена заколотилась в глухое стекло. В дальних дверях показался охранник. Лена замахала руками – откройте, срочно! Охранник показал жестом – суньте карточку в прорезь. Лена показала ему распоротую сумку. Он пожал плечами. Она прижала руки к груди. Он прижал кулак к уху и покрутил пальцем – позвоните, мол. Она схватила мобильник. Там снова сказали про недвижимость в Коста-Брава. Операционистки погасили свет и ушли. В тамбуре тоже погас свет.

Лена спустилась в метро. И увидела этого типа. Он гулял по платформе.

Она бросилась назад, наверх, и – какое счастье! – наткнулась на двух милиционеров. Тряся перед ними сумкой, шепотом крикнула:

– Он там, внизу, там вор, быстрее!

– Смысла нет, – сказал лейтенант.

– Не верите? – оскалилась Лена.

– Верим, верим, – сказал сержант. – А как докажем? Он уже все сбросил.

– Карманника, девушка, поймать труднее, чем террориста, – сказал лейтенант. – Очень вам сочувствуем, извините.

Стало страшно: карточка была с фотографией. Вдруг вор узнает ее на улице, приставит нож и потащит к банкомату. Получит деньги и убьет. Мама жила в Томске. У бывшего мужа другая семья. Ну, хоть подруге позвонить. Два гудка – и батарейка сдохла.

Ночью ей приснился суд Линча. Но линчевали не вора, а ее.

Ни один мускул турнир поэтов

Ярослав Смеляков в молодости написал несколько великолепных стихотворений, но потом, видно, советская власть сильно его напугала. Так что огромный его талант был сильно изгажен лояльностью. Отсидев три раза в лагере, он ни разу об этом не говорил вслух, лагерные стихи были опубликованы посмертно. Хотя, конечно, он оставался хорошим поэтом, и даже иногда в его строфах встречались про€сверки былого. Под конец жизни он совсем спился – не социально (оставался благополучным и весьма уважаемым человеком), а как-то биологически. Пил все время, прихлебывал крохотными глоточками водку из бутылки, которую носил в кармане.

Так вот.

Однажды – в середине шестидесятых – мы с папой зашли в Дом литераторов, и в холле нам встретился поэт Василий Петрович А., занимавший в Союзе писателей какой-то административный пост. Он остановился поговорить с папой. Вдруг откуда-то слева громко раздалось:

– Василий!

Василий Петрович не среагировал.

Я повернулся и увидел – в тяжелом кресле тяжело сидит хмельной Смеляков.

– Василий! – крикнул он. – Покайся!

Я раньше думал, что это только в книжках так пишут – дескать, ни один мускул не дрогнул на его лице . И вот в первый раз увидел, как это бывает. Литератор-администратор спокойно закончил разговор, неторопливо попрощался и вышел из стеклянных дверей на улицу.

– Покайся, Василий! – неслось ему вслед.

Был еще один раз, когда я созерцал железное самообладание.

Мы с папой обедали в ресторане ЦДЛ. С нами был писатель Сергей Гуров. А за соседним столиком сидел еврейский детский поэт Овсей Дриз, замечательный добрый старик. Но в этот раз он был какой-то злой. Он кричал:

– Гурлянд! Муля Гурлянд, что же ты не отзываешься? Витя (это уже он к моему папе обращался), ты думаешь, что он Гуров? Что он Сергей? Он Самуил Гурлянд! Он еврей, как мы с тобой! Муля, ты почему стесняешься?

Ни один мускул не дрогнул на лице Сергея Гурова.

Хотя все-таки видно было, как ему это неприятно.

В отличие от Василия Петровича А., которому было все равно.