Нет такого слова

Лет пять назад на одном банкете меня окликнули по имени и на «ты». Немолодая приятная дама, улыбаясь, шла ко мне.

– Помнишь меня? – сказала она. – Катя, дочка такого-то, знакомого твоего папы!

– Конечно, помню! Здравствуй, моя дорогая!

– Привет, мой хороший!

Мы обнялись и расцеловались, как старые друзья.

Гордость и предубеждение дворянская скорбь

В самом конце семидесятых, на самом пышном излете советской власти, был у меня товарищ Сергей Z ., мой ровесник, журналист и редактор. Был он человек скромный, сдержанный, хорошо воспитанный.

Одно его отличало – он вслух и без страха презирал советскую власть. Нет, он не был диссидентом, не приносил папиросной машинописи обличительных сочинений, не собирал подписи под письмами протеста, не пересказывал передач закордонного радио. Но о партии и правительстве отзывался не иначе как « эта сволочь » или « правящая мафия ». Брежнева даже отчасти жалел: по-христиански. Называл его полоумным стариком . Но никогда не говорил о властях специально. Всегда этак мельком, к слову.

Однажды, когда он в очередной раз в большой компании коллег нехорошо отозвался о партии Ленина, я счел за благо его предостеречь. Я его ценил, и не хотелось мне, чтобы он налетел на неприятности из-за любви к рискованным остротам.

– Это не остроты, – сказал он. – Я на самом деле так думаю.

– Мы все так думаем, – сказал я, – однако ведем себя прилично.

– Дело ваше, – сказал он. – А я не желаю.

Что-то в его тоне меня задело.

– Ты хочешь сказать, что ты лучше нас?

– Не знаю, поймешь ли ты меня, – протянул он. – Но я попробую объяснить. Видишь ли, подпись моего предка стоит, среди прочих, под грамотой об избрании Михаила Федоровича Романова на царство. То, что происходит в России, – это мое личное горе. Но это временно.

– Временные трудности? – засмеялся я.

– Да, – сказал он. – Представь себе. Неряшливая складка, ошметок грязи, не более того. Все пройдет. Вся эта банда исчезнет, как дым. Увидишь, увидишь, сам увидишь. А мне, как столбовому дворянину, невозможно скрывать свои убеждения.

Вся его семья была такая, непростая.

Однажды, помню, пришел очень расстроенный. В чем дело? А дело в том, что его любимая тетя Валечка, дама уже за сорок, собралась впервые в жизни замуж.

– Радоваться надо, – сказал я.

– Я, в общем-то, радуюсь. Я ведь человек современный, без предрассудков. А вот мама плачет. И бабушка страдает. Слегла с мигренью, не хочет тетю Валечку видеть.

– Что такое?

– Да ерунда, в сущности. Он – из купцов .

Мира Блюм семейный роман

– Меня назвали Мирой в честь бабушки. Моя бабушка – Мира Блюм.

– Да, я понимаю.

– Нет, вы не понимаете, – она облизнула тонкие сухие губы. – Вы, наверное, думаете, что я еврейка? Ну, сознайтесь!

– Нет, не думаю, – сказал я.

– А почему?

– Я вообще не думаю про национальность.

– Врете, врете, врете! – Она вскочила с кресла, потом снова уселась и вытянула ноги, уперев их в перекладину моего стула.

Я чуть отодвинулся. Разговор шел на террасе дома отдыха.

– Ой, какие все кругом благовоспитанные! – захохотала она. – Нет, я правда не еврейка. Это тайный псевдоним. Что значит имя Мира? Не Мирра, город, и не миро, церковное масло, а просто Мира? Даю подсказку – у болгар есть имя Мирка, вы образованный человек, должны знать. Знаете?

– Знаю. Мирка – это Ирина. Ирина по-гречески «мир».

– Угадали, ура! А Блюм – «цветок» по-немецки. Поняли?

– Ира Цветкова?

Она придвинулась ко мне, ее глаза налились слезами.

– Не Ира Цветкова, а Ирина Цветаева. Дочка Марины Цветаевой, – прошептала она.

– Кто дочка? – тоже тихо спросил я.