Нет

Только несколько недель назад Завьялов понял, почему он в состоянии общаться с Евгением, несмотря на его невыносимую, бесконечную болтовню: потому что, когда этот шепелявый белогвардеец говорил что-нибудь по-настоящему интересное, он невольно сам выделял это интонацией, и опытный собеседник мог вообще не слушать весь звон подряд, а только на интересных местах включаться, несколько минут поддерживать весьма познавательную беседу – и выключаться снова. Евгений работал, как хорошее радио: оно буль-буль-буль-буль-буль в автомобиле, ты думаешь о своем, потом оно вдруг вяк-вяк-вяк про что-нибудь интересное – ты послушал, и опять буль-буль-буль-буль-буль… В понедельник вез Евгения в Троицкий парк – снимать про фавна и нимфочек – Евгений сворачивает из языка флейту, оказывается, и дудит на ней, как на настоящей, приоткрывая дырочки где надо, больших талантов человек! – так вот, вчера захватил его, потому что надо было самому на съемки подъехать, посмотреть, как там что – и он буль-буль-буль-буль-буль двадцать минут, а потом вдруг медленно и с расстановкой: «И жена мне звонит фразу пофле матча и говорит: „Ну? Как наши фделали ваших, а? А?“ – и я отвечаю ей: „Это, голубушка, наши вашим дали фору на один матч, это мы в субботу поговорим!“ – а потом, говорит Евгений, я все думал: как это получается – наши-ваши? Я же вроде в Мофкве без году неделя – так почему мы с ней оба уже делим все это, не фговариваясь, на наши-ваши, откуда что берется?»

Недаром я тогда к нему прислушался, подумал Завьялов, потому что стоит выехать из Москвы – и даже я, человек, проведший в ней без году неделю, начинаю думать «у нас не так», «у нас эдак» – и даже когда только переехал в Москву из Принстона, уже через месяц начал думать о ней: «у нас», об оставшемся там – «у них». Вот, подумал Завьялов, Волчек идет за официанткой – надо спросить его, проведшего в России – сколько? – три месяца, что он называет «у нас», а что «у них».

Волчек как раз усаживался, вытаскивал из кармана комм, клал поближе к тарелке, звенел в кармане кар-локом.

– Где тебе лучше – у нас или у них? – спросил Завьялов.

– У нас спокойнее, – ответил Волчек, не задумываясь, – и тут же спохватился: – У нас – это где? Тут? В Праге?

«Значит, дело все-таки не в Москве, дело во мне», – подумал Завьялов, но развивать тему не стал, сказал:

– Бог с ним. Я тебе рад. Ты как?

– Есть хочу, – сказал Волчек, принимая из рук официантки тоненький экран с меню и начиная быстро тыкать в него пальцем, – ем последнее время, как беременный.

– Растешь, наверное. Закажи мне чаю просто. Я не беременный и уже ужинал.

– Ну и зря. Тут хорошо кормят.

– И поят. Вот я попью, а ты поешь.

Волчек выбрался из пиджака, отложил меню, сказал:

– Ну?

– Что – «ну»? Это ты – «ну»?

– Послушай, я не знаю, правда. Я вчера поискал коммом, что вообще происходит. Есть «Галлимикс», которых ты нашел, в Орлеане, да, есть еще в Аргентине какие-то мальчики, название из трех букв, не помню, «АДГ»? «AMT»? Кажется, «АЛГ», есть в Штатах сеть «Триконика», с такой собачкой… Но это – практически все, остальное не стоит внимания, и эти – если честно! – тоже не очень стоят внимания, Зав. Какой у твоих «Галлимиксов» оборот?

– Практически никакого.

– Ну вот же! Пойми: это подсчет на пальцах: я понимаю, что вложить надо не очень много… кстати, лабораторию Щ уже продали, да?

– Да, к сожалению.

– Ну не знаю, к сожалению или нет, но это значит, что покупать все – а) новое, б) формировать лабораторию тоже нужен человек. Но неважно, да, вложить надо не так уж много, мы могли бы. Но дело в том, Зав, что я искренне, понимаешь, искренне не верю, что биомиксы – это рынок, ну не верю я. То есть нет, конечно, это рынок, потому что все – рынок, десять человек, до сих пор скупающих эти дурацкие игрушки, ты знаешь какие, японские, пикачучи?

– Тамагочи.

– Да, тамагочи – так они тоже рынок, рынок из десяти человек. И миксы – это тоже рынок из десяти человек, Зав, и я даже верю, что их станет двести пятьдесят в один прекрасный день, но я не понимаю, зачем вкладываться, не понимаю я.