Нет

Немного успокоившись, подумал: «Вот так и накрываются. — Утер кожаным рукавом куртки мокрый горячий лоб и подумал еще: — Тем и хороша опасность, что от нее никуда… Или — или…» Мысль об опасности принадлежала не ему, а одному знакомому поэту, умному, острому, блестящему, но сугубо земному человеку. Виктор Михайлович усмехнулся: его бы великого пешехода да сюда. Ненадолго, минуты на три…

Все это Хабаров пережил вновь, лежа в неосвещенной больничной палате и глядя в темно-фиолетовый оконный проем, переполненный далекими звездами. И странное дело — в этот час он впервые с такой щемящей, острой, направленной болью подумал: «Неужели мне больше не летать?»

Удивительное животное человек — способно надеяться, когда надежды нет, и сомневаться вопреки достоверности…

«Нет! — сказал про себя Хабаров, не звездам, не ночному небу сказал, а врачам, своим переломанным и еще неизвестно как сросшимся костям: — Нет!»

Он надеялся — полетит. И с этим уснул…

Клавдия Георгиевна очнулась среди ночи — мучительно хотелось пить. Мудрено ли? После такого шашлыка можно было выпить целое озеро. На грамм баранины в этом блюде приходилось, наверное, пять граммов перца, соли и прочей остроты. Клавдия Георгиевна бесшумно поднялась с постели и, ступая босыми ногами по прохладному линолеуму, пошла к окну: на подоконнике стоял кувшин с водой. Не зажигая света, чтобы не потревожить Сурена Тиграновича, она впотьмах пошарила рукой по столу и, не найдя стакана, напилась прямо из кувшина.

Подумала: «А хорошо…»

Откуда она могла знать, что наступивший уже тридцать восьмой день пребывания Хабарова в больнице окажется его последним днем.

Внезапно отрывающийся тромб убивает, как пуля, внезапно и наповал.

Как ей могло прийти в голову, что всего через несколько часов она будет писать:

30 апреля. В 10 часов во время обхода состояние больного внезапно резко ухудшилось. Потерял сознание. Наступил резкий цианоз лица и шеи (воротник). Пульс нитевидный. Артериальное давление не определяется. Изо рта пенистая слюна. Начат непрямой массаж сердца, управляемое дыхание, внутрисердечно введен кордиамин с хлористым кальцием. Однако, несмотря на принятые меры, в 10 час. 15 мин. наступила смерть больного при явлениях расстройства дыхания и остановки сердца.

Глава четырнадцатая (вместо эпилога)

За десять минувших лет бумага сделалась сухой и ломкой. Бумага постарела, но не умерла. И стоит вглядеться в увядшие строки, как просыпается былая боль. Старая бумага свидетельствует, никого не обвиняя…

Эпикриз

Больной поступил 24 марта в состоянии травматического шока II степени, развившегося в результате комбинированного перелома костей таза и правого бедра…

В дальнейшем течение болезни осложнилось флеботромбозом, антикоагулянтная терапия дала положительный эффект. Состояние больного улучшилось…

30 апреля у больного возникла тромбоэмболия легочной артерии, в результате чего наступила смерть…

Сохранилась отчетливо видная подпись главврача больницы кандидата медицинских наук С. Т. Вартенесяна. Почти изгладились следы слез лечащего врача К. Г. Пажиной, едва заметна бледно-розовая черточка губной помады, оставленная на бумаге, когда Клавдия Георгиевна уронила голову на эпикриз…

Десять лет минуло, десять лет.

И снова с календарных листков смотрело на людей ласковое, теплое слово «апрель». Пахло оттаявшей землей. Едва зеленели крошечные, еще липкие листочки. На Север — караван за караваном — торопились запозднившиеся в этом году перелетные птицы.

Над главным аэродромом Испытательного центра проносились новые самолеты.

Теперь и тысяча километров в час не считалась большой скоростью…

Новые мальчишки, подросшие за последние годы, с легкостью и пониманием дела рассуждали о таких материях, как невесомость, первая и вторая космические скорости, не говоря уже о «звуковом барьере».

Но не все еще на земле и в небе сделалось совсем новым. Не все…

Федор Павлович Кравцов, сильно постаревший, огрузший, сдавал должность начлета Центра, его преемник — заслуженный летчик-испытатель, тоже немолодой, недавно уволенный в отставку из армии, принимал дела без лишних формальностей.

Акт был составлен и подписан, оставалось только обменяться приличествующими случаю словами.

Кравцов медленно поднялся с кресла, поглядел на портрет Чкалова, перевел взгляд на висевший рядом портрет Хабарова и сказал:

— Ну, вроде все…

Преемник смущенно улыбнулся, будто был в чем-то виноват перед Кравцовым, и развел руками.

— Что пожелать вам на прощание? — сказал Кравцов. — Плохой я докладчик, никогда не умел длинно говорить и теперь много не скажу: берегите ребят.