Нет

…Я никогда не видела ни-че-го подобного! Ух! Уууух! Я даже не думала, что можно делать холо таких масштабов! Его же, небось, видно за сто пятьдесят километров! Ух ты! Я думала, они сейчас торжественно ввезут экран или там с неба его спустят, но холо! Последний раз я видела большой холофильм, когда мне было лет семь, когда некоторые голливудские студии пытались выстоять с помощью холо перед наплывом бионного кино. Естественно, это не сработало, и холо стал уделом уличных реклам (интересно, торчат ли из дырки на платье нитки?). И вот сейчас – роскошный, огромный холо, здесь, под открытым небом, яркий, как детская картинка, – круговая панорама Иерусалима, все крутится волчком, и в самом центре сижу я, и слева от меня проплывает мечеть Омара, ух ты! – мой дед бы плакал от счастья, если бы увидел мечеть Омара, а я, кажется, сейчас буду плакать от счастья по совершенно неизвестной мне причине (черт, надо ровно держать плечи, тогда дырка не так заметна), – да что с тобою, Вупи, что за дикий раздрай, то счастье, то несчастье, – как малое дитя! – a я и чувствую себя, между прочим, как малое дитя, как на салюте, как на дне рожденья, как – ух ты! – как в цирке, когда вполне, возможно, понимаешь, что тебя окружает ужасный китч (золотые ангелочки ебутся по стенам), что все происходящее вульгарно (из-под земли выезжает золотая лестница со сценой на самом верху), что затеи плоски (огромный голографический член эякулирует настоящими, застревающими у публики в волосах золотыми блестками, а потом превращается в золотой перчик – символ фестиваля), что в целом тут дурно пахнет (чрезмерно сладкие духи соседки слева), – но все это повергает тебя в экстатический восторг, потому что это – иной мир, такой, какого нет и не может быть снаружи; потому что тут все создано для блеска – ух ты! – потому что ты – главный гость этого цирка, потому что ты – часть этого мира, возможно, слишком яркого, не слишком чистого, слишком шумного, не слишком изящного, слишком двуличного, не слишком безопасного – но зато полного славы, власти, денег, перспектив – ух ты! – всего, что ты так любишь, дорогая, всего, за чем ты готова гнаться, как белочка больная, скача по кабинетам ли хай-бай-индустрии, по съемочным ли площадкам порностудий. Тут нечего стыдиться, детка, тут нечего стыдиться. Не думай ни о чем сейчас, наслаждайся цирком, отдыхай от всего на свете, как следует отдыхай, детка, отдыхай, расслабься. Хлопай, отбивай ладоши – вон как вдруг взорвался весь зал, ух ты!

– Бо, чего это все так взорвались?

– Это Хельга Брауншвайц!

– Которая? Они же все одинаковые!

– А, ты же не знаешь. Вдоль лестницы всегда стоит пятьдесят одинаковых девок – ну, или мужиков, – морфированных под Человека Года. Значит, Человек Года – Брауншвайц.

– И их каждый год морфируют???

– Вупи, какая разница? Ох, какого черта Брауншвайц? Ей же триста лет!

– Они выглядят на шестнадцать.

– Ну, было бы странно!

– А почему плохо, что она?

– Да потому, деточка, что если они сейчас будут награждать пятидесятилетних баб, то до тебя еще двадцать лет не доберутся!

Однако.

Вон она сидит за три кресла от нас, в третьем ряду, вон все, кто может до нее достать, лезут к ней обниматься и целоваться, вон она пускает слезу (о господи, у нее два ряда грудей вдоль живота, по три груди в каждом, – и три, соответственно, декольте. И ни одного лифчика). И ты, как маленькая девочка, лыбишься во весь рот и машешь ей ручкой, и с ужасом слышишь, как – крррак! – еще сильнее расходится кошмарная дыра на твоем платье, о которой ты совсем, совсем забыла. Ух ты.

Глава 24

Щелк.

«– …И что мы ему скажем?

– Не мы – я. Твое дело – поддакивать.

– Послушай, Ан, у меня сердце не на месте. Зачем он им нужен, а?

– Лесси, ради бога, прекрати истерику. Никто его не тронет, ну, поговорят они с ним – и все.

– И ты веришь?

– Послушай, Лесс, дай-ка я тебе объясню один раз и навсегда. От меня и от тебя не требуется верить или не верить. От меня и от тебя требуется делать, что сказали, и не думать о том, о чем нам думать не положено. Я тебе больше скажу: мне насрать, что с ним будут делать. Я замужем за Хави уже шесть лет – и ни разу, слышишь, ни разу мы с ним не говорили об этих девочках-мальчиках. И я не собираюсь с ним об этом говорить, и думать об этом тоже не собираюсь. И вообще – ты когда-нибудь видела этих девочек у нас на площадке? Я – нет. Значит, их не снимают. Значит, Хави действительно ничего такого им не делает. По мне – точка. Он тебе что сказал?

– Он сказал: нам периодически надо говорить, ну, с детьми такого возраста. Про то, как они себя ведут, во что одеваются, что чувствуют, ну, если у них взрослые любовники, боятся ли, то-се. Он сказал: нам это нужно для достоверности, ля-ля-ля-ля-ля.

– Чего тебе здесь неясно?..»

Щелк. Шшшшшшшш. Щелк.

«– …Он сказал: нам периодически надо говорить, ну, с детьми такого возраста. Про то, как они себя ведут, во что одеваются, что чувствуют, ну, если у них взрослые любовники, боятся ли, то-се. Он сказал: нам это нужно для достоверности, ля-ля-ля-ля-ля.

– Чего тебе здесь неясно?..»