Нет

Фу! Кшися! Не вопи так, ради бога! Во-первых, тебе всего двенадцать лет – по крайней мере, с виду; а во-вторых, за столиком соседним, например, уже сменились люди, они не видели ни удостоверения твоего, ни заявления твоего не слышали: «Морф, двадцать семь лет, полиция». Дай им поесть спокойно, на них и так уж нет лица.

И ни на что я не дрочу. Тем паче – на работе.

– Прекрасная формулировка, прекрасная, мой дорогой.

Нахалка.

– Если твоя семейная жизнь так же сексуально насыщена, как и твоя профессиональная…

– Кшиська!

– Молчу, молчу. Скажи только: у Руди все хорошо?

А вот теперь и я молчу. У Руди все хорошо. Работает, осталось всего четыре года ординатуры – и он совсем самостоятельный невропатолог, с деньгами и с профессией, с немалым талантом, как утверждают его коллеги, с прекрасными перспективами. Красивый. Глаз не отвести. И не отводят, довольно часто. И он, конечно, не отводит глаз в ответ. А я, как маленький мальчик, дрожу, дрожу, деревенской девицей, боюсь смертельно, что в один прекрасный день он, чмокнув меня в щеку, как обычно, уйдет к кому-нибудь до ночи пить чай – и ночевать, – а утром позвонит, что к вечеру появится, – а вечером опять мне позвонит и скажет, что «застрял тут до утра», и в третий раз проявится лишь через двое суток и скажет, что хотел бы заскочить за кое-какими шмотками – «ну, на пару дней тут съезжу с двумя ребятами на этот семинар…» – и… и…

– Все хорошо у Руди.

Смотрит нежно и говорит:

– Послушай, я скажу тебе, можно? Я знаю в целом Руди кое-как, но тебя я гораздо лучше знаю, как облупленного тебя знаю, дорогой; запомни раз и навсегда: от тебя никуда невозможно деться. Тебя нельзя бросить. Тебя нельзя разлюбить. Тебя можно полюбить иначе, чем раньше, да, – но разлюбить нельзя. Вот мне же – не удалось?

И улыбается.

И я совсем не плачу.

Глава 8

Я, Лис, его не приручал. Он сам родился через пять лет после меня и с того самого момента, мама говорит, от меня ни на секунду не отлипал. Ползал за мной, когда я бегал по комнате, таскался следом, когда я ходил в школу, крался за деревьями, когда я бегал на свидания, и всегда чего-нибудь нудно, невыносимо, заунывно требовал: то мою игрушку, то мои моторники, то мой ви-ар, то пять азов, то сто, то пять тысяч для покрытия своего первого букмекерского долга – вот тогда-то, наверное – пять? шесть лет назад? – мне надо было сказать ему: знаешь, дорогой, катился бы ты. Решай свои проблемы сам. Но он смотрел, расставив зенки, и слезы по плохо выбритым помятым щекам текли так горестно, что я не мог не слазить в карман за коммом и не бимнуть ему эти пять тысяч – хотя сумма была равна примерно трети того, что мне удалось отложить в первый год работы.

Самое удивительное – наблюдать, как он немедленно, немедленно веселеет, получив, что ему нужно; он просветляется буквально, озаряется изнутри ангельским сиянием и становится неописуемо прекрасен, остроумен, нежен, мягок в движениях; получение чужих денег вызывает у него эйфорический эффект, как хорошо приторкнутый бион.

При такой фамилии, как у нас с ним, трудно отделаться от клички «Лис»; но при том, что мы оба Лисицыны, Виталик как-то автоматически оказался у нас мамочкиным Маленьким Принцем – а Лисом, соответственно, оказался я. И ладно бы; но в первый раз я понял, какова подлянка, когда этот засранец безо всякого зазрения совести одним махом инвертировал роли сразу не понравившейся мне сентиментальной книжки и жестко заявил в ответ на мои попытки погнать его долой с площадки, на которой мы с ребятами из класса гоняли мяч: «Ты в ответе за тех, кого приручил». Я даже задохнулся от такого хамства – и вот тогда бы мне поколотить его, он, может быть, не только бы меня оставил навсегда в покое, но даже вырос бы, может, человеком, а не сидящим на чужой шее противным слизнем. Но фраза эта, ненавидимая мною впоследствии до дрожи, так парализовала юного меня, что я позволил Виталичке остаться посмотреть, как мы играем, – и потом меня же едва не четвертовали мама с папой, когда этот негодный обормот ввалился с воплями слюнявыми в квартиру, держась за основательно подбитый мячом заплывший глаз.

И так годами; впрочем, что же я. Простите, уважаемый полковник, у вас тут должен быть задержан мой сучий брат, Виталий Лисицын, он у нас немножко дурачок, и я подумал – может, я какой-нибудь уместный штраф… На ваше усмотрение… Не понял, почему? Я думал, он был просто в ненужном месте в неподходящее время… Он, знаете, у нас немножко… Простите???

Боже мой, не верю, я не верю своим ушам. Как этот идиот сумел попасться с полной сумкой чилльных сетов? Во-первых, почему он их не отдал клиенту, а во-вторых, ну ладно, опоздал, как водится за ним, ну, разминулся с этим Волчеком на ринге, ну, не нашел его в толпе – но, блядь, когда идет облава, можно ведь хоть на пол бросить, хоть ногой подальше от себя откинуть чертову наполненную сумку – или и это надо было объяснять подробно, или и до этого он сам додуматься не мог? Не верю, я не верю, боже мой, за что мне этот крест…