Хана сидела на спине у Кайи под непромокаемой накидкой, не снимая защитные очки, и наблюдала за приближающимся человеком. Они приземлились далеко от линии гайдзинов, Кайя была готова снова взлететь, если вдруг возникнут проблемы.
Арашитора зарычала, когда гайдзин подошел ближе.
– Мы можем поговорить с ним? – спросила она через плечо.
– Я буду говорящий. – Пётр крякнул от усилия, перекинул больную ногу через спину Кайи и соскользнул в грязь.
Пётр захромал к соплеменнику, остановился и отдал что-то вроде салюта: сперва прижал кулак к груди, а затем поднял в воздух.
Человек ответил тем же жестом.
Хана прищурилась, оглядывая мужчину с головы до пят. Чуть за тридцать, длинные светлые волосы, покрытые засохшей кровью. За спиной – огромный боевой молот, подключенный к генератору. Плотный плащ из клеенки накинут поверх черной, как ночь, шкуры волка или медведя: хищника, который при жизни, возможно, был таким же крупным, как Кайя.
И было в мужчине что-то такое… в походке, в развороте плеч. Нечто, напоминающее Йоши. То, как он двигался. Как человек, рожденный быть танцором, которому никогда не показывали па.
Он замер в двадцати ярдах от Петра, стянул полоски ткани, которыми он замотал лицо, и сердце Ханы почти перестало биться. Боги, его лицо! Квадратная челюсть, конечно, грязная и покрытая коркой щетины. Но все равно именно это лицо преследовало девушку во снах… мать, лежащая на кухонном полу, отец, нависающий над ней с бутылкой саке в руке, вечно орущий.
Хана приложила пальцы к губам. Задрожала.
Гайдзины заговорили на чужом для Ханы языке, густом и резком, как зимний снег.
Порыв ветра подхватил шкуру мужчины, сдернул с его торса, обнажив штандарт, выбитый на железном нагруднике, и Хана соскользнула со спины Кайи. Тигрица предупреждающе зарычала, когда она погрузилась по щиколотку в грязь, спотыкаясь и выкарабкиваясь, выкрикивая имя Петра.
Мужчины повернулись к ней, когда она вцепилась в кожаный ремешок на шее, ослабляя его, срывая с лица платок. Когда Хана, спотыкаясь, приблизилась, она высоко подняла амулет, который мать подарила ей на десятый день рождения, маленький золотой олень с тремя рожками в виде полумесяца.
Тот же символ украшал нагрудник гайдзина.
Гайдзин в шкуре посмотрел на девушку, и его сапфировые глаза широко распахнулись, когда Хана стянула с головы все платки и из-под них выпали неровные подстриженные светлые локоны. Взгляд метнулся от амулета к ее лицу, мужчина побледнел, словно свет старой звезды, и выхватил медальон из ее руки.
Гнев сразу сделал гайдзина в шкуре жестким и холодным.
– Где ты это взяла? – Мужчина говорил почти на безупречном шиманском, легкий акцент будто впечатывал слова в землю. –
Рев Кайи эхом разнесся по разрушенной равнине, тигрица расправила крылья и с грохотом понеслась к людям. Но глаза мужчины были прикованы к Хане, не обращая внимания на смерть, приближающуюся на потрескивающих искрами серебристых крыльях, на предупреждающие крики у него за спиной, на вой моторов, звон стали о сталь.
–
– Моя мама. – Хана содрогнулась в железной хватке. – Мне подарила его мама.
Капитан выглядел так, словно кто-то выпотрошил его.
– Твоя мама?
– Аня. – Хана сняла защитные очки, обнажив горящий глаз. – Ее звали Аня.
Это продолжалось еще мгновение. Неверие. Ярость. Мужчина потянулся к ее личику – такому озорному, с заостренными чертами, со слишком круглыми глазами и высокими скулами, так похожими на его собственные.
И когда Кайя прибыла под градом грязи и ветра, ревущая так, словно рушилось небо, мужчина притянул Хану к себе, поцеловал в лоб, в щеки, держа крепко-крепко, и она даже подумала, что может сломаться. А потом он начал смеяться, несмотря на то, что по его щекам текли слезы, а вокруг бушевала буря.
Он хохотал, мотал головой и ревел, опускаясь на колени в грязь, увлекая Хану за собой и покачивая из стороны в сторону, как делала мать, когда она была ребенком, и звук голоса Ани мог прогнать всю боль и тьму в мире.
– Я нашел тебя, – прошептал он. – Моя кровь.
Хана обняла мужчину в шкуре, зажмурилась, растворяясь в звуке его голоса.
– Хвала Богине, я нашел тебя…
29
Заново
Удар.