Нестор Махно

Опять остановились. Надолго. Пути были забиты составами, пахло паровозной гарью. Виктор спрыгнул на насыпь и увидел собаку. Она что-то еле тащила через рельсы. Господи, да ногу же. В сапоге! Билаш судорожно глотнул и глянул вниз. Там, в глиняном карьере, навалом лежали припорошенные снегом трупы, не сочтешь даже сколько. А вокруг них поскуливали собаки. Одна, большая, вроде сторожила добычу и не пускала остальных. Билаш поёжился, схватил камень и бросил. Они не разбежались, а завыли по-волчьи. «Одичали! — смятенно думалось. — Псы и люди… Было ли такое когда?» Он не знал историю Украины. Он вообще почти не читал никакой истории, но ответил себе: «Было, конечно. Да спало до поры».

— Виктор? Откуда? — услышал и увидел земляков с винтовками. Новоспасовцы окружили его, не обращая никакого внимания на трупы. А он не мог прийти в себя.

— С того света, — отвечал, криво усмехаясь.

— Ну и шутки у тебя! А мы уже молебен заказали. Айда на станцию.

— Кто там у вас командует?

— Та твий же прыятэль, а наш сапожник — Васыль Куриленко.

Они вышли на дорогу.

— Голова у него не хуже генеральской, слушай, больша-ая! А вот и он!

Подкатила тачанка, застланная теплыми одеялами. С нее легко соскочил мужчина лет тридцати в черном кожухе. Пугвицы на груди не сходились. Он враз обнял Билаша и прижал к себе.

— Потише, медведь!

— Жив, барбос! Жив! — повторял Василий с радостью. — Я же им говорил: такие — не пропадают! Поехали, Витек, в штаб.

Все они — Махно, Каретники, Марченко и Лютый, и Билаш, и Василий — учились лишь в начальной школе. Затем, войдя в кружки анархистов, много читали, спорили. Куриленко в армии приглядывался к мозговитым мужикам, проявил отвагу, получил солдатского Георгия первой степени. В Ново-Спасовке организовал отряд. Австрийцы его турнули, пришлось уносить ноги аж к Азовскому лесничеству. Оттуда с боями прорвались, наконец, к махновцам в Цареконстантиновку, и все атаманчики быстро признали главенство Куриленко.

— Добровольцы нас диким быдлом зовут, — рассказывал Василий, когда сели за стол к горячему борщу, налили австрийского рома. — На днях они поперли буром. У моих землеробов что? Самодельные пики, вилы, дробовики. Были, правда, и пулеметы, винтовки. Но сколько? Слезы! Четыре часа бились. Пропали бы…

Билаш не узнавал своего приятеля: такая уверенность и сила чувствовались в его голосе, жестах. «Мне бы еще прийти в себя, — даже с завистью подумал Виктор. — А то совсем раскис».

— Спасло нас, земляк, что насильно мобилизованные переметнулись, — говорил Куриленко. — Офицеры как увидели — дрогнули, побежали. Мы вооружились и двести пленных взяли. Заметил в глиняном карьере? Там они все, — и Василий выразительно рубанул рукой.

Виктор вздрогнул и залпом выпил стакан рому.

— Я же к Батьке еду, — сказал. — Все силы хочу сжать в один кулак. Иначе — крышка!

— Смешной ты, земляк. Что же, по-твоему, в Гуляй-Поле мало вождей? А впрочем, — Куриленко искоса глянул в широко поставленные черные глаза Билаша. — Впрочем, у тебя, пожалуй, хватит духу. Дерзай, казак, атаманом будешь!

Похвала и поддержка столь крепкого мужика много стоила. Виктор это оценил, положил руку на плечо приятеля, сжал его и отпустил.

— Да, семья бедствует твоя, — прибавил Василий. — Хаты-то нет. Бабы одни, в слезах. Может, лучше махнешь к ним? Заодно и моих проведаешь.

— А сколько у вас народу?

— Где-то семьсот штыков.

— Э-э, брат, мало. Я в Розовке слышал: чеченская дивизия летит сюда. Надо дружнее раскачивать веревку колокола. Еду в Ново-Спасовку. Дай мне для острастки с десяток сабель.

— Прямо сейчас?

— А чего ждать? Как выражается дед Федор из-под Мариуполя: «Каждый из нас кочевник, привыкший к свободе неограниченного пространства».

— Верно, верно, — согласился Куриленко.

Виктор вытер тарелку корочкой хлеба и поднялся.

— Еду!

Звонили колокола, блестели ризы, маячили иконы и хоругви. Я действительно не принимал в этом участия, но что же из того? «Казаки», которые мерзли с самого утра, как на царских парадах, понуро глядели на это старое, знакомое им явление и знали, что это Директория так празднует свою победу, — «революционная», «де м ократичес кая»…

В. Винниченко. «В/'дродження наци».

Сожженную хату Евдокии Матвеевны, матери Махно, привели в порядок на реквизированные деньги: вставили новые окна, двери, наладили крышу из красной черепицы, завезли мебель. Нестор лежал на кровати, пахнущей лаком, и вытирал со лба испарину. Его прихватила испанка (Прим. ред. — Вид гриппа). Вчера мать даже плакала над ним: «Сыночек, сыночек, полюбил ты эту свободу, как черт сухую вербу. Мытарь мой несчастненький». Он весь горел, бредил, вскрикивал:

— На рубку их! На рубку!