Нестор Махно

Ей казалось нелепым, что эти простолюдины, отравленные гордыней и вседозволенностью, мечтают сами управлять, более того — хотят переделать Божий мир!

— Да, у нас будет свой, революционный порядок.

— Кстати, слышали, что гетман бежал в Германию?

— Нет, — удивился Махно.

— Значит, воюете с тенью. Куда же вы денете несогласных?

— Уберем в соответствии с волей народа, мадам.

— Ой-йо-йой! — испугалась Алевтина Валентиновна и даже ручками притворно замахала. Нестор разглядел на ее тонком носу синюю жалкую прожилочку.

— Вы не шутите? — спросила барыня.

— Отнюдь.

— Кровь станете возами возить. Вы что, Люцифер?

Махно улыбнулся.

— Ни в какого черта не верю.

— Простите, Нестор Иванович, это ваше личное дело. Но коль скоро намерены обездолить несогласных, распорядиться их будущим, то невольно на место Всевышнего претендуете. Он создал этот мир, и никому не подвластно менять его. Да, да! — она вскочила с кресла. — Сверхчеловеки! Заратустры!

«Треклятущая баба», — рассердился Нестор. В божественный промысел он не вникал, и что дано человеку, а что нет — его не волновало. Но эта высь, до которой поднялся их спор, была ему недоступна, раздражала, выводила из себя. Бежавший Вольдемар Антони тоже козырял Заратустрой. Что он им дался?

Алевтина Валентиновна, уходя, перекрестилась и еще спросила:

— Так вы, господа, своей честью заверяете, что наша жизнь останется неприкосновенной?

Чудная женская логика! Только что ей толковали о «воле народа» — нет, она опять о какой-то чести.

— Пока не возьмете в руки оружие, — предупредил Петр Лютый. — Немедленно сдайте его!

Махно вышел на улицу. Близился рассвет. Бойцы вповалку, мертвецки спали во дворе, другие свежевали к завтраку барского бычка.

— А Дибривки все горят, Батько, — сказал Петр Петренко с нескрываемой горечью. Нестор угрюмо кивнул и, не ответив, нашел Тину, и они отправились спать…

Разбудил его Пантелей Каретник.

— Мои разведчики немцев поймали. Из колонии Мариенталь. Допросишь?

Махно со сна не мог понять, зачем его потревожили. Болела рука, грудь, всё тело. Как-то нехорошо было, муторно.

— Все-таки немцы, — растолковывал Пантелей. — Мы же австрийцев отпускали.

— И этих гоните в шею!

— Да у них браунинг был. Возьми, послухай их, — не отставал Каретник.

Нестор нехотя согласился и вышел к ним в форме офицера.

— Почему разъезжаете с оружием, бандиты?

— Мы, наоборот, хотели побить их, этого Махно и Щуся!

— Удалось?

— Нет. Зато бунтарское село сожгли.

Нестор сорвал погоны со своих плеч.

— Вот кого вы ловили!

Это мгновенное превращение, означавшее верную смерть, потрясло немцев. Что же имеет ценность на дикой славянской земле? Кто тут прав, кто виноват? Не жизнь, а кошмарный бал сатаны! Не долго думая, колонисты упали на колени.

— Товарищ… Махно, мы… пойдем с вами. Будем служить! — взмолился один из них, продолжая вынужденный маскарад.

Нестор чуть не взвыл от безнадежности. «Ничтожества! Если бравые немцы, знающие себе цену, так легко падают, предают. Если барин… Где я живу? Какая воля?» Дальше не хотелось и думать. Он схватился за голову и выскочил во двор.

С рассветом над Больше-Михайловкой поднимались к небу черные клубы дыма. «Чем же мои хлопцы лучше? — лихорадочно пытался найти ответ Махно, переступая через спящих. — Вот этот или этот. Отрекутся от меня, от всего на свете. Ради чего же пожар? Ужасный дым! Кому, зачем?» Ответа не было. Нестор выхватил из кармана отобранный у колонистов браунинг, ощутил его холодное дуло у виска и нажал на курок. Осечка! «Если всё так ничтожно и бессмысленно: революция с пустыми надеждами, грабеж-дележ богатых и бутырская маята, Настенька с преданной любовью и бесприютная девочка Тина, и падающие на колени — зачем это? И ты тоже! Куда заведешь? Один дым. Всю Украину… спалить?»

Думать так было невыносимо, и слезы бежали по щекам Нестора. Тлен! Всё тлен. Ему померещилось, к к стрелял себя Саша Семенюта в доме, подожженном полицией. Желтые языки пламени. Как он жаждал добра бедным хлеборобам! И что же изменилось в Божьем мире после этого? «Мы загубили… за предательство… семеновского священника, самого слугу Его, — мерекал Махно, оказавшись уже под навесом, в углу, заплетенном паутиной, — и ничего с нами не случилось. Что же может измениться? Кому свобода? Этим сухим комахам? На коленях? А кто не падает? Где? На станции Дно? На острове Голодай?»

Мысли путались. «Эх, Василек, первенец мой. Кто унес чистейшего? По чьему… милосердному праву? Может ли оно… после этого… являться в наш поганый мир?» Нестор поцеловал браунинг, снова поднес к виску. Закрыл глаза — тьма. Тут она… и там. Осечка! Увертливое сознание шепнуло: «Нет разницы… где быть». Он ухватился за эту соломинку, вышел во двор.

Бойцы уже топтались у котла с завтраком, потирали руки. Кто-то хохотал. А за ними, над крышами и деревьями, разгорался новый день. Махно смотрел вокруг и ничего не признавал. Вроде всё это было давным-давно. И вот опять. Хлопцы, потирающие руки, котел, дым, утро — не настоящие, повторные, чужие.