Нестор Махно

— Вы гляньте на него! — Махно дрожащим пальцем указывал на начальника штаба. — Может, я тут уже лишний? Новый стратег-барахольщик объявился! Он всю армию самоуправно пустил по ветру. Он же… хуже контры! С кем мы остались? Не-ет! Я этого бардака не потерплю! Выбирайте что-то одно: или я… или Билаш!

Виктор Федорович стоял руки по швам, бледный. Ожидал головомойки, но чтобы так, рубить с плеча — это уж слишком! Батько превращался в диктатора. Вот тебе и анархист! Вот тебе и презрение к власти! Он не желает даже слушать никаких доводов. Гуляйпольский царек! Где-то шлялся двое суток. Это как понимать? Разве не самоуправство? И все словно воды в рот набрали. Соратники, называется!

— Чего ты кипятишься, Нестор? — подал голос, наконец, Всеволод Волин, задиристо подняв клинышек бородки. Он в эти дни писал долгожданную «Декларацию Повстанческой армии Украины (махновцев)» — кредо их борьбы — и знал, что, кроме него, никто ее не осилит. Потому не смутился. — Пойми же, Билаш не сам решал, по всем вопросам советовался с нами. Эти группы, что ушли в разные стороны, станут набатом, будирующим фактором третьей анархической революции.

Махно резко оборотился к Марченко и Каретнику — самым близким, испытанным помощникам.

— И вы тоже так считаете?

Те молча кивнули. Нестор Иванович, насупившись, походил еще, похмыкал.

— Ну тогда и черт с вами. Гаврюша!

— Тут я, — озвался Троян. Он держался незаметно, за спинами более видных командиров, но всегда рядом.

— Неси бутыль со спиртом и закуску. Все ж голодные, як собаки, того и гавкаем.

Билаш вымученно улыбнулся. Он надеялся, конечно, что так и будет. Но зачем же нервы мотать? Они и без того издерганы. Батько, ох, и вонючий мухомор! Правда, отходчивый. Может, еще и спасибо скажет.

Сели за стол. Налили по чарке, вскоре запели:

Дивлюсь я на небо та й думку гадаю:
Чому я не сокіл, чому не літаю?
Чому мені, Боже, ти крилля не дав?
Я б землю покинув і в небо злітав…

Перед рассветом, готовясь к походу в родные села, командиры помельче забегали в штаб за последними указаниями и тоже опрокидывали по рюмке на посошок.

Движение это совершалось на сменных подводах и лошадях с быстротой необыкновенной: 13-го — Умань, 22-го — Днепр, где, сбив слабые наши части, наскоро брошенные для прикрытия переправ, Махно перешел через Кичкасский мост и 24-го появился в Гуляй-Поле, пройдя в 11 дней около 600 верст.

В ближайшие две недели восстание распространилось на обширной территории между Нижним Днепром и Азовским морем. Сколько сил было в распоряжении Махно, не знал никто, даже он сам. Их определяли и в 10, и в 40 тысяч. Отдельные бригады создавались и распылялись… Но в результате в начале октября в руках повстанцев оказались Мелитополь, Бердянск, где они взорвали артиллерийские склады, и Мариуполь — в 100 верстах от ставки (Таганрога).

Положение становилось грозным и требовало мер исключительных. Это восстание, принявшее такие широкие размеры, расстроило наш тыл и ослабило фронт.

А. Деникин. «Поход на Москву».

Пианино повалили на телегу и привязали веревками.

— Пребывайте с добром, господа хорошие, — крестьянин взял вожжи, прикрикнул на лошадку, и Соня с грустью смотрела, как этот необычный груз скрылся за углом соседнего особняка.

— Музыка умерла… Зато есть два пуда муки, — обреченно выдохнул дядя. Губы его дрожали. Он махнул длинным и тонким пальцем, направился к подъезду. Племянница тоже поднялась на третий этаж в комнату, заваленную дровами. Посредине стояла печь из кровельного железа.

— Как я ее обкладывал изнутри, Сонечка! Да брось ты печалиться. Лучше разведи тесто. Попируем!

Она не знала, где лежит сахар, масло.

— Водичкой, милая, водичкой. Какое масло? Забудь! Хлеба-то нам, москвичам, по пятьдесят грамм дают, — говорил дядя. — Да-а, обкладывал печь. Где взять кирпичи? Рядом ломали дом. Я туда. Гребу и складываю в мешок… Вынырнул милиционер. Бабах в воздух. «Мотай отсюда, гнилой буржуй!» — орет. А мне что, замерзать? Отопление-то исчезло. Взвалил мешок с половинками на спину и чуть ли не на карачках убёг.

— Какой кошмар. Вы же композитор! — воскликнула племянница.

— В отличие от Александра Блока, не вижу сияния. Один терновый венец и смех сквозь слезы. Эксперимент же идет, дорогая! Большевики нас к счастью ведут. Ты тоже ведь революционерка? Понимаешь, что к чему.

— Я… совсем другое. Анархистка. Простите, они не снимаются!

— Эх-х, лаборанты, — вздохнул дядя, отстраняя ее от сковороды. — Хотите народ переделать, а простых оладушек не спечете. И Ленин ваш такой же, и князь Кропоткин. Страшные дилетанты!

— Я уезжаю на Украину, — вдруг сообщила Соня.

— Когда?

— Завтра утром.

— А у тебя есть разрешение комиссара внутренних дел? Без этого теперь ни шагу.

— Да, достали.

— А деньги? Можно с голоду помереть и в дороге. Возьми муки.

— Дядюшка, где же там печь? — Соня улыбнулась снисходительно. — Я еду не ромашки собирать, а по заданию всеукраинской конфедерации «Набат». Слышали?