Нестор Махно

— Поймите, друзья. Главный атаман не один. С ним совет министров, и у каждого свой штат. Это же офицерско-чиновничья камарилья. Они все там кормятся и жаждут еще большего для себя от дэржавы. Много обещают и казакам-сечевикам, и те верят. О галичанах молчу, у них свой диктатор. Теперь соображайте. Коцнем Симона — чего добьемся? И белые уже под Уманью!

— Что предлагаешь? — насупился Махно.

— Исходя из суровой реальности — не ехать, не рисковать!

— А я за то, чтобы кокнуть, и всё! — настаивал Долженко. — Будем нянчиться — не быть матери Украине свободной!

Постановили так: согласится Главный атаман отдать вожжи — брать его под свое крыло. Заупрямится — порешить! Для этого выдвинули к Умани лихую кавалерийскую бригаду. Батько поехал тоже не с пустыми руками — в окружении охраны, пятисот испытанных пулеметчиков и рубак. Лев Голик предупредил, что и гарнизон Петлюры не дремлет, стоит в ружье. Сам же, как и условлено, ждет Батьку в салон-вагоне на железнодорожной станции. «Может, и договоримся, — полагал Махно. — Почему нет?»

— Гэй, Батьку! — крикнул Захарий Клешня, что ехал в охране. — Мудрости вам! Побрататься трэба!

Тачанка, в которой Нестор Иванович направлялся на встречу, катила уже по городу, когда появился на буланом жеребце Дмитрий Попов, эсер, забубенная голова.

— Удрал мой соратник по партии, — сообщил Митя, наклоняясь к Батьке.

— Симон, что ли? — спросил тот, не веря.

— Да-а, полчаса назад укатил в сторону Христиновки, в свой тыл.

Махно сидел насупившись и покусывал губы. Тачанка и охрана в недоумении остановились. Батько чего угодно ожидал — только не бегства Главного атамана. Испугался? Считает союз невозможным? Не верит в победу? «Какая же ты несчастная, моя Украина-мать», — качал головой Нестор Иванович…

Спустя некоторое время галичане, изнемогая от тифа и враждебности местного населения, сдались на милость белых. А Симон Петлюра, бросив остатки своего войска, бежал в Польшу.

— Ох, и кинем же мы на небеса большевиков! — сказал Петр Соболев, который (Сашка не раз убеждался) зря ничего не обещает. — Идешь с нами, Барановский?

— Куда?

— Пока на Арбат.

Они зашагали по Яегтярному переулку. Петр чуть впереди. В брезентовых куртке и кепке, в заплатанных штанах он шел, не оглядываясь, стремительно и твердо ступая. Сашка еле очухался от сыпняка и отставал.

— Не лети, — попросил. Соболев озирнулся. Саркастическая усмешка тронула его рыжее лицо. Рыжими были брови, усы, даже щетина на щеках. По всем приметам — противнючий тип. А бессребреник, каких мало. Надо же! И заботливый как нянька, но только со своими.

— Я тебе, Шура, не раз толковал: мы, анархисты подполья, — самые свободные на этой неуютной, пока рабской земле. Слыхал? Деникин задавил пол-Расеи. Сюда прёт. Завтра большевики, коль не пугнем их, зябликов, объявят тотальный террор.

— Им недолго, — согласился Сашка.

— И подметут всех сомнительных. В первую очередь нас. Но мы… готовы!

Барановский как-то читал с восхищением о римских гладиаторах, бестрепетных мужиках, которые восклицали перед боем: «Идущие на смерть приветствуют вас!» Вот что-то подобное. Соболев здорово напоминал их: большая голова с короткой стрижкой, мощная грудь плотника. И глаза. Редкие, молочно-голубые, как февральский лед. Беспощадные.

— Кремль? — спросил Сашка. Ему тоже не терпелось тряхнуть силушкой.

— Нет, проще. Они сегодня во главе с Лениным будут кучковаться в особняке графини Уваровой. Мы их, любезных, и пустим вне очереди на небеса. Витольд с Марусей Никифоровой кончают на юге Деникина. А у Батьки Махно уже новая армия. Слыхал?

— Откуда? — удивился Барановский.

— Прибыл гонец. Правда, сразу же уехал. Советовал начинать. Одним махом разорвем сети власти над славянами. А там — Европу и мир освободим!

На Арбате они вошли в подъезд дома № 30, поднялись в 58 квартиру. Им открыла блондинка в фартуке с цветочками.

— Ну и нюх у вас, мальчики! — улыбнулась. — Котлеты с картошкой и грибным соусом ждут. Пальчики оближете!

–' Потом, Татьяна Никитишна, — Соболев прошел в комнату. Барановский не отставал. Петр нагнулся, достал из-под кровати деревянную коробку, плотно обмотанную бечевой.

— Бери, — велел Сашке.

Тот поднял.

— О-го! — и понес к выходу.

Хозяйка, однако, расставила руки, не пускала:

— Обижусь, мальчики. Я так старалась. Ну прошу вас к столу!

— Ладно, Саня. Уважим, — они присели. Татьяна Никитична захлопотала у печки. Квартира была куплена специально для конспиративных свиданий анархистов.

— Где же моя подруга, Маруся Никифорова? Давненько не виделись, — спросила между прочим хозяйка.

— В Крыму, будьте любезны, отдыхает, — отвечал Соболев. — Под пахучими кипарисами.

— Счастливая. Там сейчас бархатный сезон. Море как молоко, — Никитична подала блюдо. Запахло опятами. — По рюмочке, мальчики, примете? Смирновской плесну, забытой нынче. Чистая слеза! И огурчик с пупырышками.

— Нельзя, — отказался Соболев. — На дело топаем. Потом.