Нестор-летописец

— Да уж где мне, убогому, — ответил смиренный Феодосий. — Михаль, словно блудный сын, в слезах и на коленях молил принять его обратно.

— И в третий раз примешь, коли вернется?

— Приму. Сказано же: одному раскаянному разбойнику больше радуются, чем тысяче праведников.

Во дворе раздался удар била, созывавший иноков в трапезную. В то же время за дверью кельи объявился монах и громко оповестил:

— Отче, тут некий боярин просится к блаженному Антонию.

…Старец поднялся с колен, привычно уперся головой в сухой глинистый верх пещеры. Толстая свеча прогорела и потухла, а новую зажигать он не стал — в темноте тоже было привычно. Руки знали, где что лежит, и ноги ступали куда надо. Да и полной темноты в пещере не было давно. Антоний мог видеть все, что нужно. Свет проникал из небесных обителей, и старый монах был для него окном. Кроме того, свет был теплым, даже горячим, он согревал старца промозглыми зимами. Вот почему Антонию не требовалось много одежды. А также много пищи и воды. Старец обходился куском хлеба и кружкой воды в день, иногда — в два дня. Укрощенное с юности тело иного не желало.

Антоний вышел в подземный проход, направился к наружной двери. У входа в пещеру лежали завернутые в тряпицу хлеб и церковная просфора, стояла бадейка со свежей водой. Старец вынул из-за веревочного пояса другую тряпицу, положил на траву, забрал приношение и скрылся в пещере. В своей земляной келье он налил воду в две глиняные кружки и отнес бадейку с остатком обратно. Затем взял одну кружку, просфору и пошел к другой келье.

— Брат Исаакий! — позвал он затворника. — Господь снова послал нам пищу и воду.

Эта келья не имела входа. В земляной стене было оставлено маленькое оконце — только руку с кружкой просунуть. Антоний поставил на него воду и положил хлебец.

— Спаси тебя Христос, брат, — ответил ему глухой голос.

Убедившись, что затворник еще не умер, Антоний подождал, когда тот заберет кружку и отдаст другую, на замену. Затем ушел, ничего больше не сказав.

В келье старец прожевал немного хлеба, растерев его зубами в жидкую сладкую кашу. Тут застучали в дверь пещеры. Антоний отложил трапезу и отправился встречать гостя.

Им оказался боярин князя Всеволода варяг Симон. Монашек, пришедший с ним, остался ждать снаружи, а варяга Антоний увел в келью. Для гостя запалил свечу, предложил сесть на земляную приступку, покрытую ветошью и служившую скамьей, — стоймя варяг доставал доверху плечами.

— Отче блаженный! — заговорил Симон. — Дивную историю поведаю я тебе. Только начну не с начала, а с недавнего, с того, как побили нас на Альте поганые половцы. Как ты и сказал — все сбылось, до единого слова. Божьим гневом побеждены мы были, и сам я ранен, что уже и не чаял никакой надежды. Вокруг в поле пировали на человечине волки, и лед был у меня на сердце. Так лежал я среди моря смерти и вдруг увидел над собой в небе превеликую храмину, ту же самую, какую много лет назад видел на море. И наполнилась моя душа горькой тоскою, ведь не выполнил я назначенного мне. Тогда взмолился я к Богу, чтобы спас меня от погибели и дал еще малый срок жизни. В тот же миг душа моя на время покинула тело, и не ведаю, как все было дальше. Только знаю, что некая сила подняла меня с горы мертвецов, на которой я лежал, и перенесла в иное место, на берег Трубежа неподалеку от Переяславля. Когда душа моя вернулась в тело, я обрел себя целым и невредимым — ни царапины нигде не было. А со мной вместе, к великой радости, стояла моя дружина. Все обретались в полном здравии, даже те, кто в битве на моих глазах стал мертвым, мертвее не бывает. Со слезами возблагодарили мы Господа и вошли в город, так как половцев вокруг не было. Там я взял в своем доме две вещи, снова сел на коня, и поскакали мы в Киев, к нашему князю. Здесь же, в Киеве, оставалось тело моего несчастного сына, погибшего от руки убийцы. Через два дня мы въехали в киевские ворота. Но в княжьих палатах не нашли ни Изяслава, ни Всеволода и узнали, что чернь посадила себе другого князя. Тогда я забрал из церкви тело сына и отправился в обратный путь. А по дороге зашел сюда, в монастырь, чтобы отдать тебе, Антоний, те две вещи.

Варяг ненадолго умолк, переводя дух. Старец не произнес ни слова.