Нестор-летописец

Дружинники слушали Бояна завороженно. Но им не нужно было уноситься душой в иные края вслед за песельником. Песнотворцы недаром зовутся Велесовыми внуками. Этот бог помогает им проникать в мир, где обитают мертвые, и вызывать оттуда героев своих песен. Князь Кий, Лыбедь и прочие проходили чередой перед слушателями, живые, полнокровные, веселые и горюющие, смелые и колеблющиеся, гордые и смирившиеся, победившие и побежденные. В этот час дружинники Святослава целиком находились во власти Бояна и вызванных им волшебных видений.

Только один не захотел в этот раз поддаваться чарам песельника. Янь Вышатич, севший у входа в шатер, глубоко опустив голову, думал о том, что говорил ему младший князь Ярославич. Да, Руси нужны свои книжники, вроде греческого сириянина Малалы, чтобы помнить в веках подвиги отчей старины. И не только подвиги, но и злодеяния. Не только храбрость, но и трусость. Не одно лишь благородство, но и предательство. Не одно величие земли, но также позор, унижение, страшные грехи и казни от Бога за них. Предания отеческие должны не только удивлять и завораживать, но и вразумлять, отрезвлять, смирять, учить видеть собственное зло и вызывать раскаяние.

Такое сказание само будет подвигом — сытным, сладким плодом книжного ума и чистой души его создателя. Для этого надобен Божий дар. Не помощь Велеса, не чары песельников — совсем иной дар слова, святой Софии, премудрости Божьей, которой сотворен мир. Чтобы в пестроте мимотекущих событий ясно видеть начало и конец, различать время и вечность, зреть гибельность и спасение.

Все это будет, вдруг подумал воевода. В тот момент, под звуки гуслей и волшебного голоса Бояна, он ясно осознал, что срок вещих песельников исходит. Хотя сами они уверены в ином.

Русь перестанет быть вещей, ведовской. Ее тайнами перестанут распоряжаться кудесники. А станет она книжной, и пути-дороги ее будут ведать духовные мужи-книжники.

Янь Вышатич выбрался из княжьего шатра в ночь, в поле, мерцающее, как отражение неба, сотней догоравших огней. Степь дышала покоем. Тот же покой был в сердце черниговского воеводы. Половцы и прочие вражьи силы приходят и уходят. Русь остается. Она всегда будет в тихом ветре, в запахе травяной сырости, во влажных звездах, в мирном ржании коней, в балагурстве не спящих кметей, в молчании невидимых дозорных, в памяти бесед о ее судьбах, в молитвах о ней ее праведников. Русь необъятна, и можно без конца исчислять то, что в ней есть. Но она необъятна потому, что в ней есть и то, чего нельзя перечислить. Русь — это любовь и боль, воедино связанные. Как их объять?

Непростое тесто замесил для Руси Бог.

Янь Вышатич опустился на колени и стал молиться из глубины сердца. Хорошо было в ту светлую ночь воеводе.

19

Переяславская рать соединилась с киевской и черниговской, как только те подошли к Альте. Быстро подоспело на веслах городовое ополчение Киева — из Днепра в Трубеж, из Трубежа в Альту. Дружины переправились на другой берег, чтобы встретить орду в лоб. Опасались, что куманы могут обойти их, рассеяться по земле неуловимыми стаями, которые вихрем налетают на человечье жилье, грабят и стремительно исчезают с добычей.

Опасения были не напрасны. Орда, обремененная обозами, не хотела драться. Половцы желали мирно промышлять в русских землях: откормить коней зерном, запастись золотом и иным металлом, побаловать жен украшениями и вкусной пищей, ополониться русскими невольниками, которые хорошо ценятся на рынках Кафы, Сурожа и Корсуня. А потом так же мирно убраться восвояси, на зимние кочевья. У половецких ханов не было вражды к русским князьям, владевшим всем этим богатством. Но когда князья сами вышли против них, у ханов не осталось выбора.

Ранним утром в тумане войско строилось в боевой порядок. Конные дружины стали в центре, на крыльях полукругом — ополченцы-пешцы с копьями и щитами. Перед конницей длинной линией снова ополченцы — отборные стрелки. Воеводы командовали каждый своей дружиной. Князья в боевом облачении поднялись на холм у реки — наблюдать. Святослав еще рвался воевать, но старший брат и Янь Вышатич нашли слова, остановившие его. У всех в глубине души засели мрачные предсказания печерского монаха Антония.

— Мертвые сраму не имут, — пробормотал черниговский князь знаменитые слова прадеда, Святослава Игоревича, славного воина, названного песельниками барсом. Он чувствовал некое унижение в том, что им заранее обещан разгром, и в том, что его вынуждают беречься.

В войске же о пророчестве чернеца ничего не знали и готовились умереть, но победить. Многие перед сражением резали себе запястья и мазали кровью щит — кровь священна, она убережет. На мгновение глянувшее светило выбило на вычищенных до блеска шеломах солнечную дробь.