Нестор-летописец

Безухий варяг взвыл. Зажимая рану, выхватил собственный меч и попытался зарубить Гавшу. Тот был готов к отпору. Некоторое время в корчме упруго звенел металл, падали сбитые с ног скамьи и увлеченно следили за боем все, кто не спал и не терял чувств, включая хозяина.

Затем в корчме появился еще один человек. Недолго понаблюдав, он вмешался в поединок — приставил острие своего клинка к шее варяга.

Гавша, тряхнув буйной головой, убрал меч в ножны и заспешил во двор. Варяги случились на его пути совсем некстати.

Левкий Полихроний, а это был он, обратился к истекающему кровью варягу:

— Если считаешь себя пострадавшим, завтра приходи на княжий двор и проси суда. Прихвати с собой пару послухов, кого-нибудь из них. — Комит показал на свидетелей драки.

— Убью его! — прорычал варяг по-русски, делая попытку устремиться вслед за обидчиком. Но клинок Левкия держал его крепко.

Комит забрал у безухого меч, обезоружил и второго варяга, поникшего головой. Кивнул сириянину:

— Позови к ним лекаря.

— Я сам лекарь, — гордо сказал Леон.

— Тогда займись ими, только чтобы не мешались здесь.

Левкий бросил корчемнику медный фоллис, затем серебряную резану. Сириянин поймал монеты на лету, схватил горюющего варяга за руку и утащил на поварню.

Вернулся Гавша, в мрачной тоске уселся за стол, допил остатки вина. Левкий Полихроний устроился на скамье против него.

— Не считал, в который раз я избавляю тебя от неприятностей?

— Что ты называешь неприятностями? — Гавша покосился на застонавшего варяга с кровавящимся виском. Сириянин взвалил его на плечо и унес.

Левкий понимающе усмехнулся.

— Ну, хотя бы ту монашенку, которая клялась, что ты взял ее силой. Мой послух убедил всех, что черница сама легла под тебя, и ты отделался всего сотней гривен. А мог бы стать изгоем из княжьей дружины. Князь Изяслав тогда сильно разгневался.

— Дело прошлое, — пробормотал Гавша.

— Эй, хозяин, — позвал Левкий.

Из поварни высунулся сириянин.

— Принеси красного самосского вина.

— Самосского нет, но есть превосходное хиосское, — не моргнув глазом, отвечал Леон.

— Неси. Если оно окажется не превосходным, я перебью весь твой запас амфор.

— Не сомневаюсь, господин.

Сириянин ненадолго скрылся, а затем выставил перед комитом расписную лакированную корчагу с круто выдающимися боками и тонкими витыми ушами. Красным по черному на ней были выведены греческие мужи, голышом упражняющиеся в ратном деле. Гавша подумал, что это особенно отчаянное храбрство — идти на врага с обнаженным, ничем не защищенным удом.

Левкий отпробовал вино и остался доволен. Велел добавить к нему блюдо жареной свинины.

— Отчего невесел, княж отрок?

Гавша смахнул с глаз кудрявый чуб. Угрюмо пожаловался:

— Ненавижу монахов.

— Мм?! — произнес Левкий, не отрываясь от кружки. — А прежде, помнится, любил. Монашенок. А?

— Монашки меня не грабили, — совсем затосковал Гавша.

— Ну-ка расскажи.

Гавша, выцедив сперва кружку хиосского, грустно поведал Левкию о мокшанских мертвецах и въедливом чернеце Григории.

— Оный смердолюбивый чернец привел с митрополичьего подворья раба. Тот возьми и узнай в мертвечине беглых холопов, что зарезали новгородского епископа. Меня обворовали на шестнадцать гривен. За убитых холопов по закону виры нет.

Гавша подцепил пальцами кусок свинины с костью и стал грызть.

— Найдешь свои шестнадцать гривен в другом месте, — бодро утешил его Левкий, перетирая зубами жесткую свиную жилу. — Для княжих кметей дело нетрудное — придумать, с кого и какую виру взять. Ты лучше подумай, каково теперь полоцким боярам, которых Изяслав бросил в поруб за тех самых холопов. Думали-то, что они на полоцком подворье прячутся.

— Что мне до полоцких, — с досадой отмолвил Гавша. — Может, они и порубили холопов. А вирником меня впервые послали, вместо хворого Вячка. Когда теперь еще пошлют.

Гавша бросил кость рыжему псу, тайком пробравшемуся в корчму. Бродяга схватил угощение и забился под стол, стал шумно лакомиться.

— Вижу я, не одно серебро у тебя на душе, — сказал исаврянин. — По гривнам так не тоскуют.

— Верно угадал. Зазноба у меня в сердце. — Гавша зажал в кулак рубаху на груди. — Так и рвет душу!

Левкий едва не расплескал вино, наливая в кружку. Расхохотался.

— Зазноба? У тебя? Да твоя зазноба под любым бабьим подолом — задери и обрящешь.

— В том-то и дело! — воскликнул Гавша, гневно вспыхнув. — Ее мне не достать.

— Да кто ж такая?

— Еврейка Мириам. Дочь ростовщика. Ты знаешь, как жиды берегут своих девок. Ни одна собака не подступится.

— Знаю. — Левкий стал серьезным, собрал складки между бровями. — Лучше тебе забыть о ней. Выбрось еврейку из головы. Не по тебе шапка.

Взор Гавши сделался яростным.

— Да кто она такая! Жидовка. Я — княжий дружинник. Не по мне шапка?! Да я ее… выкраду, натешусь и отдам на потребу!

— Не петушись, отрок, — снисходительно изрек Левкий. — Похищать девицу не советую. Знаешь, что будет после того? Иудейская месть. Тебя спрячут в укромном месте, прибьют руки-ноги к кресту и выпустят по капле всю кровь. Потом на ней замесят тесто для опресноков.

Исаврянин плотоядно улыбался.