Она не помнила имя парня, с которым вместе пошла на ту игру. Она не помнили, зачем вообще согласилась пойти туда. Ежегодный матч между Беркли и Стэнфордом был и местным праздником, и вызовом противнику, но ее интерес к спорту угасал в тот момент, когда она уходила с футбольного поля, где время от времени, нерегулярно участвовала в играх в манере агрессивной обороны с подкатами. Она помнила красивое до нелепости лицо парня. Она была неравнодушна ко всему красивому, и только его лицо заставило ее закрыть глаза на то, что он явно был дурак. По мере того, как тащился день и тащилась игра, его дурацкая натура всплыла на поверхность на волнах пива, которое он глушил без остановки. Роуз и сама не была трезвенницей, но тем не менее терпеть не могла тех, кто не знал меры. Она потеряла интерес к игре, лицо спутника быстро начало казаться ей все менее привлекательным, она стала разглядывать толпу и, бесцельно бродя глазами, заметила, что один молодой человек на трибуне Стэнфорда в нескольких рядах от нее как будто отворачивался от нее каждый раз, когда на него падал ее взгляд.
Первое, что пришло ей в голову о Парке: «Не отсюда». Не отсюда не только в смысле стадиона, не только в смысле, что он был в красной толстовке в этой красной кляксе болельщиков посреди бело-золотой толпы, не отсюда не только в том, как он хлопнул ладонью по ладони соседа-студента, когда «Кардиналы» повалили на землю берклийского квотербека, он был как будто чужим в своей собственной коже. Под своими волосами, за своими глазами, на своих ногах он был не отсюда во всех своих физических параметрах. Она не понимала, как люди могут смотреть на игру, когда тут рядом такое уникальное зрелище: человек, напрочь лишенный непринужденности. Он испытывал глубочайшее неудобство. Она знала, что он наверняка неправильно истолкует ее взгляд, но не могла не таращиться на него каждый раз, когда он отворачивался от нее. Она жалела, что у нее при себе нет камеры. Почему же она не взяла камеру? Надо бы непременно заснять его, получить видеодоказательство его фантастической неловкости. Кто-то начал волну на трибунах, и она прокатилась над ними. Роуз смотрела, как он не пожелал поднять руки в воздух, но чуть пожал плечами и хлопнул в ладоши. Позднее в путанице тел, которые выплескивались с мемориального стадиона на Юниверсити-Драйв, она видела его впереди, как тащится позади хвоста таких же стэнфордских болельщиков. Чуть-чуть усилий, и она направила своего пьяного спутника следом за Парком на вечеринку в доме бывшего выпускника из «Кардиналов», которого жизнь занесла на Дюрант-авеню.
Вскоре Парк заметил ее. Но он не подходил к ней, пока ее спутник, разглядев, что она затащила его в логово врага, не начал выкидывать фортеля и скандалить со всеми в комнате. Хозяин попросил его уйти, он щелкнул пальцами в сторону Роуз, та выставила ему средний палец, и тогда он обозвал ее дрянью и вышел из дома. Она увидела Парка, он стоял рядом и изо всех сил делал вид, что никак не участвует в сцене, привлекшей всеобщее внимание. И она знала, что он еле удержался, чтобы не врезать этому придурку.
Очевидно, он был трудный человек. Неловкий, категоричный, упрямый, настороженный, неудобно ревностный, возможно вспыльчивый, задумчивый, эмоционально скованный. В нем было что-то от охотника. Из этого списка качеств каждое могло дисквалифицировать его как потенциального возлюбленного, а два в сочетании дисквалифицировали его на сто процентов. Не то чтоб она в принципе собиралась с ним переспать, но, если она хочет как-то вставить впечатление от этого человека в свое творчество, ей нужно было по крайней мере с ним заговорить.
Дурак ушел, нарушенное спокойствие восстановилось, кто-то сказал, что ей лучше остаться, пока не будет ясно, что этот дурак не затаился снаружи, или хотя бы не уходить без компании. Одна женщина предложила позвонить в службу охраны кампуса, но Роуз покачала головой, сказала, что еще побудет, подошла к Парку и протянула руку: «Я Роуз. Я таращилась на тебя как ненормальная на стадионе». Он взял ее руку. «Паркер Хаас. Да, я заметил. Меня это нервировало. Я ухожу. Хотите со мной?»
Она ушла с вечеринки и выяснила, что более-менее верно угадала его, за исключением того, что не учла его искреннюю честность, внимательность, великодушие, удивительные манеры, сухой юмор, разносторонние и глубокие знания, смелый ум и янтарные глаза, которые более чем компенсировали его обветренное, угловатое лицо и узкое телосложение. Они гуляли почти до утра, потом она привела его домой, она заснула, проснулась через пару часов и в первый раз занялась с ним любовью и потом, лежа рядом, пока его пальцы рисовали по одному крохотному кружочку вокруг каждого бугорка ее позвоночника, она представила себя в пустом пространстве, где она завывала, словно ее мать, по Паркеру Хаасу, с которым она познакомилась считаные часы назад. Она засмеялась, он спросил, что смешного, и она ответила: «Ничего». Через две недели они поехали в Рино и поженились.