Несомненная реальность

— Если бы, — яростно сказал он, — государя не окружали такие бездарные, тупые, самовлюбленные кретины, как сейчас, скрывающие от него истинное положение дел, он бы наверняка не допустил подобного! Принять закон о свободе совести, настоящий закон, не манифест, уравнять сословия в правах, отменить притеснения иноверцев – и, по большому счету, финансовая почва у бунтовщиков окажется выбитой из-под ног! Все просвещенные европейские страны уже давно так и поступили, и лишь мы, подтверждая свою репутацию дикарей… Проекты законов уже составлялись неоднократно, тот же князь Оболенский к ним руку приложил. Ходили слухи, что Витте перед отъездом в Портсмут на переговоры с японцами собирался представить один такой проект на высочайшее утверждение. Но, боюсь, ничего не выйдет…

Олег с удивлением смотрел на собеседника. Всегда корректно-сдержанный, суховатый Зубатов сейчас раскраснелся, его волосы растрепались, бородка стояла дыбом. В глазах появился опасный блеск.

— Знаете, что самое обидное? — спросил он. — Самое обидное то, что среди бунтовщиков немало очень достойных людей. Нет, конечно, очень много и просто бездельников, болтунов и любителей пожить за счет разговоров о революции и тому подобного. Но я лично имел дело со многими, кому не стыдно пожать руку – умными, понимающими, душой болеющими за страну. Некоторых мне даже удавалось переубедить в пагубности пути, на котором они стоят. Тот же Меньщиков – вы знаете, он бывший революционер. После ареста я несколько дней яростно спорил с ним о путях России и, слава богу, переубедил. Теперь он на нашей стороне. Но я не могу убеждать каждого по отдельности! И, если честно, — Зубатов понизил голос, — в последнее время уже и не хочу. Вы сами видите, что народ опущен до скотского состояния. Без реформ вся наша деятельность… Впрочем, я уже повторяюсь…

Внезапно он словно потух и несколько секунд сидел, уставившись в стол. Потом, словно придя в себя, поднял голову и посмотрел на Олега обычным, острым и пронизывающим, взглядом.

— Олег Захарович, — спокойно сказал он, и Олег снова увидел в нем начальника Московского охранного отделения. — Не совсем понимаю, что на меня нашло, но, сами понимаете, не стоит распространяться о нашем разговоре. Получится неприятно, если пойдут слухи, что начальник Охранного отделения сам скрытый революционер.

— Разумеется, — кивнул Олег. — Однако радует, что мы друг друга понимаем. У меня ведь, знаете ли, там, дома, похожие проблемы… возникали. С той разницей, что власти у меня – хоть отбавляй. Вот только что с народом делать, не знаю. Опыта никакого. Эх, подсказал бы кто…

— Не переживайте, — посоветовал Зубатов. — Все равно маловероятно, что вы когда-нибудь вернетесь домой. А может, вы вообще все придумали, и нет никакого вашего мира. Трахнули вас по голове где-то в подворотне, и все вам примерещилось. А?

— Часики мои электронные не забыли? — усмехнулся Олег. — Они нам тоже примерещились? Коллективно? До сих пор валяются дома в ящике, могу еще раз принести показать.

— Часики – да, это факт, — вздохнул Зубатов. — Ну ладно. Если не возражаете, у меня еще куча дел.

* * *

Указ о веротерпимости от семнадцатого апреля Олег в архиве Отделения все-таки раскопал.