Несокрушимые

Лично ему высовываться опасно, могут не так истолковать, а расправы ныне коротки. У патриарха Гермогена благословения не испросишь, тот никаких уловок не признает и переговоров с Вором не разрешит. Значит, надобно действовать тайно. Перебирая своих помощников, он впервые пожалел, что рядом нет ловкого и пронырливого человека, этих качеств у него самого было в избытке, поэтому и подбирал себе всегда только безоговорочных исполнителей. После размышлений решил, что лучше всего послать в Тушино письмо и передать его прямо в руки тамошнего царика. Если у того хватит ума обойтись без алчных советчиков, они промеж себя всё и решат. О посланце решил сразу — Ананий Селевин, мужик упорный и неговорливый, к тому же пришлый, в случае чего можно откреститься.

Тут же вызвал Анания и спросил, сможет ли тот довести до Вора важное письмо к пользе Троицкой обители? У того от радости даже голос пресёкся — это ж надо такое везение! Палицын засел за письмо, и на другой день Ананий со своим новым приятелем отправился в Тушинский лагерь.

Воровское Тушино поразило разгульным шумом, разнузданным весельем. Самозванец, ставший здесь в июне, не думал долго задерживаться, потому в первое время жили походным станом. Осенью принялись рыть землянки и плести из хвороста загоны для лошадей и скота. Позже пришлось устраиваться основательно. В окрестных деревнях стали раскатывать избы и перевозить к себе, в ноябре все знатные паны имели уже по собственной избе, а иные по две и даже три. Не забыли и про царика, для него и супруги воздвигли на видном месте хоромы, дворец не дворец, но всё же больше всех иных.

Поляков и воровского войска насчитывалось здесь тысяч шестьдесят, а приблудного московского люда никто не считал. Со всего света стекались сюда искатели приключений и наживы, торговцы, распутницы, бродяги, тати, разбойники, нищие — словом, населения в воровской столице было теперь не меньше, чем в самой Москве. Такую ораву следовало кормить и поить. По всем окрестностям были разосланы продовольственные отряды, и с первым снегом в Тушино потянулись бесчисленные обозы с хлебом, мукой, маслом, мёдом, птицей, рыбой, солью, фуражом. Гнали огромное множество крупного и мелкого скота. Все близлежащие деревни получили строгий приказ курить вино и варить пиво — этого добра в стане было море разливанное. Прежние землянки превратились в винные погреба.

Паны жили здесь в своё удовольствие. Завели целые псарни и гонялись с охотой по окрестным лесам, благо те изобиловали дичью. Ночами хватало других утех, в их распоряжении находились шлюхи разных племён и народов, разве только эскимоски пока не добрели. Простолюдины резвились по-своему: играли в карты и зернь, развлекались петушиными боями, бились об заклад, ссорились, затевали потасовки, дрались до смерти. Неудачников раздевали и оставляли тут же, в снегу, зачастую даже не прикрывши срама.

Каждая новая власть — это прежде всего разруха и неустроенный быт. Старое, хоть и добротное, сокрушается, новое строится наспех. Каждый хочет запрыгнуть повыше, нижние шестки остаются пустыми. Никто уже не метёт, не чистит, не скребёт, не убирает, не то что за другими, за собой. Вокруг высились горы из мусора, нечистот, останков забитого скота, гниющих потрохов, в которых копошились псы и воронье. Огибая построенное без всякого лада жильё, приходилось то и дело утыкаться в непроходимые свалки.

   — Это ещё что, — объяснял Антип своему ошеломлённому спутнику, — у воровского сброда и того хуже. Там льют и кладут, как кому приспичит, и также жёнок имут при всеобщем глядении.

   — А те что?

   — Ничего, гогочут и сиськами трепещут...

Ничего не сказал Ананий, только шаги ускорил. Антип и без того его понял: поспешим-ка твою Дуняшу выручать.

Как и уверял Антип, казацкий стан выглядел ещё гаже. Изб здесь не ставили, довольствовались большими амбарами, которые по привычке звали куренями. Они и правда непрерывно курились от пылающих внутри костров. Всё вокруг было закопчено, и выпадавший ночью снег уже к утру становился таким чёрным, что не смывал сажу с лица, а только размазывал её. К слову сказать, станичники и не стремились мыться, существовало поверье, что хорошо прокопчённого не берут мушкетные пули, и оно пока оправдывалось, так как российские обыватели, с которыми большей частью сталкивались казаки, из мушкетов не стреляли. От небрежения с огнём случались нередкие пожары. Бедой их не считали — так, просто большой костёр, иногда очень большой.