Несокрушимые

Недолго, однако, продолжалась учёба; захваченный на вылазке казак рассказал, что приступ намечен в ночь на 31 июля, в канун заговенья на Успенский пост, наступать будут с двух сторон: от Нагорного пруда казаков поведёт атаман Болдырев, от Красной горы — сам полковник Зборовский. Защитники и защитницы спокойно заняли своп места. Монастырские старцы ходили по стенам с образом Богоматери и говорили: «Молитесь усердно Заступнице, просите о помощи в напастях, она даст силу изнемогающим, утешит в скорби и будет путеводить к победе, как уже делала многим страждущим». Ефросинию, негласную воеводшу, видели во многих местах, о чём-то шепчущейся с новоприбранными, и воеводы, будто налились новой силой, от недавней растерянности не осталось и следа — ходили по крепости, расставляли наряд, а Голохвастов, придумавший какую-то новую каверзу, водил за ворота землекопов и заставлял их копать под крепостными стенами. До самой ночи шли приготовления.

Враг тоже готовился загодя. С вечера к Нагорному пруду скрытно выдвинулся отряд Болдырева, казаки расположились на отведённом месте и застыли, дожидаясь часа. Сияла луна, небо было усыпано частыми звёздами, которые то и дело срывались вниз, устремляясь прямо к крепости. Казалось, что рушится мироздание, многие, обуреваемые неясной тревогой, старались не смотреть на игру небесной стихии и забывались в дремоте. Вдруг в притаённой тишине громко вскрикнул во сне один из засадников, а очухавшись, рассказал, что ясно видел, как между ними и крепостью возникла быстрая река, нёсшая деревья, скирды и тонущую живность. На стене стояли убелённые сединами старцы и кричали сидящим в засаде: и вам-де так же скоро плыть, ежели к себе не вернётесь. Смутились казаки, рассудили, что это дурное знамение; прибежавший Болдырев не стал слушать сказок, огрел крикуна плетью и, воспользовавшись кратким затемнением, велел идти вперёд. Притушенный лунный свет позволил казакам незаметно приблизитться к крепости, оставалось совсем немного, как снова засияла полная луна, и все увидели, что на стенах стоят седовласые люди. Тут иные невольно остановились и сказали: «Нэ пийдемо на погибель!» Ругань и угрозы атамана на них не подействовали, отвернули в сторону, за ними скоро последовали остальные. Стоявшие на стене бабы с удивлением видели, как внезапно отошло вражеское войско, не сделавшее ни единого выстрела, не знали они, что их белые платки показались издали сединами святых старцев, покровительствующих обители. Отнесли это на счёт Богоматери, о чьём заступничестве так усердно молили, и возрадовались.

Тем временем начал своё движение Зборовский. Крепость тотчас опоясалась дымками пушечных выстрелов. Нетерпеливый полковник не стал прибегать к осадным хитростям, понадеялся на ночную темноту и стремительность своего войска, только не учёл, что каждый вершок здесь был хорошо пристрелян и крепостные пушки могли метко стрелять даже в кромешной тьме, не то что в такую чудесно озарённую ночь. Их огонь дал немалый урон, и Зборовский приостановил движение, решив пожертвовать стремительностью ради малозаметного продвижения вперёд. Стрельба с его стороны прекратилась, скоро замолчали и крепостные пушки, на поле боя установилась тишина. Она несколько удивила, при такой полной луне движение войска, хоть и самое осторожное, не могло быть незаметным, о чём думают эти дикари, допуская близкий подход неприятеля? И тут тишина порвалась пением, это была не молитва, не боевая песнь, какие-то отчаянно задорные звуки неслись с крепостной стены. Сначала различались отдельные слова, потом дошёл и смысл, не очень приятный для Зборовского. На стене стояла большая фигура и громко выкрикивала:

Как под Тверью глупый пан
Потерял в бою жупан,
По плечам похлопай —
Там ли твоя...

Общий хор делал радостное дополнение. Песня повторялась, вызывая усмешку у тех, кто продвигался вперёд. Зборовский удивлённо повернулся к толмачу Яну, тот перевёл только первые строчки, и пан презрительно фыркнул: «Что тут смешного? Дикари, право, дикари». В крепости тоже не все одобряли подобное озорство, строгие монастырские старцы ворчали: «Лучше бы молились, чем срамные песни голосить», а наперекор им неслись новые озорные припевки.