Несломленная

Мама тоже мной недовольна. Энрике, чье присутствие поначалу ее не напрягало, теперь с нами практически постоянно, и это ей уже не нравится. Она считает, что мы играем с огнем. Тем более Энрике плевать хотел на просьбы не выставлять свои чувства напоказ. Наоборот, чем больше я прошу его соблюдать осмотрительность, тем больше он делает все наоборот. Он ведет себя как ему заблагорассудится, и мне это не нравится. Пока что он уехал на гонки.

Я люблю Энрике, но непохоже, чтобы он понимал, что за человек мой отец и какова на самом деле обстановка у меня дома. Он считает, что помолвка все решила, что теперь все встало на свои места. Он не осознает, что, как только о помолвке станет известно, в нашей жизни опять воцарится хаос.

Он постоянно просит меня рассказать отцу о наших отношениях и о том, что мы собираемся пожениться. Он давит на меня все сильнее. Я не хочу этого делать, потому что боюсь последствий. Я пытаюсь объяснить Энрике, как зол будет отец, но он не хочет слушать и даже не пытается понять, почему я настаиваю на секретности. Он не видит никакой опасности в том, что нас могут увидеть вместе, прознать о нашей помолвке, а отец – прочитать о ней в газетах. Энрике наивно полагает, что папа ничего нам не сделает. Как бы я ни пыталась объяснить ему, в какую ярость придет отец, если узнает, что мы обручены, Энрике не в состоянии это понять.

– Да ничего он не сделает, – отрезает он.

Он не знает моего отца.

После Сан-Диего я еду на турнир в «Манхэттен Кантри Клаб» в Лос-Анджелесе, где благополучно дохожу до полуфинала. Там моя соперница – 22-я ракетка мира Чанда Рубин. Я разминаюсь перед матчем, когда ко мне со встревоженным видом подходит мама. Она говорит мне присесть.

Оказывается, кто-то из сербских журналистов позвонил отцу и сказал, что у меня есть бойфренд. Этот репортер на разных турнирах замечал Энрике на трибунах во время моих матчей. У него есть фотография Энрике в футболке с надписью «Я люблю Елену» на гонках «Формулы-1».

Звонит отец и накрывает меня потоком агрессивных вопросов. Он обзывает меня «шлюхой», и вот я уже сквозь слезы все отрицаю. Трубку забирает мама и подтверждает мои слова.

– Они все выдумали. Этот мальчик был на нескольких турнирах, но они просто дружат. Ничего не было. Просто он приезжал на турнир.

Это наши с мамой инстинкты самосохранения говорят нам все отрицать. В эту минуту я понимаю, что плакал мой полуфинал. В голове у меня полный бардак.

Я снова беру трубку и пытаюсь привести папу в чувство. Мне через несколько минут нужно быть на корте, а он в бешенстве, и его несет. Телекомментаторы и болельщики по пути на матч видят меня зареванной.

Этот телефонный разговор и осознание того, что я не могу прятать Энрике вечно, приводят меня в замешательство. Выходя на матч с Чандой, я еще вытираю слезы. Теперь я боюсь, что он приедет на турнир, и я не смогу контролировать эмоции, хотя обычно делаю это без труда. Видно, что я в расстроенных чувствах. Болельщики встречают меня с энтузиазмом, но сама я даже не ощущаю себя в «Манхэттен Кантри Клаб». Я будто смотрю на себя со стороны. Моя выносливость не безгранична, а я подвергаюсь постоянному физическому и эмоциональному насилию почти 15 последних лет. Я так больше не могу – это поворотный пункт. Я хочу свободы. Счастья. Я и правда люблю Энрике. Я хочу быть с ним и спокойно жить. «Оставь меня в покое и дай мне просто играть в теннис».

Я провожу один из самых плохих матчей всей карьеры. Я впервые действительно не в состоянии соревноваться. Зрители даже не хлопают в конце розыгрышей, потому что это и борьбой-то не назвать. Некоторые свистят. Я беру два гейма. Чанда после матча говорит, что я «практически играла в поддавки». Я объясняю двум журналистам, что плохо чувствую себя из-за кишечного вируса, лишь бы только они не узнали, что произошло на самом деле.

Маму я нахожу в состоянии ужаса.

– Если он узнает, что я тебя покрывала, он меня убьет, – говорит она.

Это правда, он остервенеет от злости. Она говорит мне, что я должна принять решение.

– Либо скажи ему правду, либо расставайся с Энрике. Ты же понимаешь, что отец может в любую минуту приехать на турнир.

Она тоже злится, что все зашло так далеко, и предпочла бы, чтобы я рассталась с Энрике. Тогда наша жизнь вернется в прежнее русло.

А что я? У меня вдруг возникает непреодолимое желание все рассказать отцу. Чтобы он узнал, что мы с Энрике вместе.

Я еду в Монреаль, хорошо там играю и побеждаю Мартину Хингис по пути в полуфинал. Энрике приезжает под конец турнира, и мы вместе едем в Нью-Хейвен. Там мне приходится сняться из-за растяжения мышцы, полученного в последнем матче в Канаде, чтобы не усугубить травму.

На US Open я выигрываю один матч.

* * *

В сентябре я возвращаюсь в Белград на трехнедельный сбор. Тогда же мама решает сказать отцу, что мы с Энрике встречаемся. Как ни странно, отец не выходит из себя. Вместо этого у него предложение. Он зовет меня в гостиную. Тон у него деловой – будто у нас бизнес-встреча, а на повестке дня – моя жизнь: