Несколько лет в деревне

Так как приговор уже был написан и выдан купцу, то запретить открытие кабака я не мог, но мог косвенным образом мешать. Я объявил, что того хозяина, который впустит к себе в дом кабак, я лишу выпуска (выпуск сдавался не по контракту). Купец обошёл моё решение тем, что купил у одного бездомного солдата право жить на его четверти десятины. В крестьянском обществе с правильною организацией такого непрошеного гостя легко удалить на законном основании, но в этой нестройной куче мещан, какими были князевцы, без старосты и писаря (они были причислены к обществу сергиевских мещан), нельзя было ничего сделать. Тогда я объявил, что возле кабака постоянно будут стоять два нанятых мною сторожа, которые будут следить за тем, чтобы торговля водкой шла на наличные деньги, а не в кредит. Этим купцу делался страшный подрыв. Для большей убедительности я нанял и за месяц вперёд выдал деньги двум сторожам: Елесину и Петру Белякову.

– Ладно, – отвечал купец, – мы и вас, и барина вашего под острог подведём.

Когда и это средство не возымело надлежащего действия, я решил напугать купца тем, что сам открываю кабак на своей земле. Я нанял плотников, стал возить лес, говорил, что водку буду продавать по своей цене, не разбавленную, что кто у меня не станет брать водку, а будет брать водку у купца, тот мне враг, и проч.

Всё это я говорил совершенно серьёзно. Мужики верили и смеялись:

– Ну, теперь день и ночь пьянство будет. Днём у тебя, а ночью у купца, так как ночью ты не станешь же торговать.

Смутился, наконец, купец и помирился со мной на том, чтобы я возвратил ему его 50 руб., данные в задаток.

Как только ушёл купец, и я, конечно, бросил постройку своего кабака, превратив его в баню.

– Ошибил же ты нас, заместо двух – ни одного. Вот так штука! – говорили князевцы.

– Я за вас 50 рублей внёс, – говорил я, – и поэтому в этом году сбавки работ вам не будет за выпуск.

Так как богатые в работах за выпуск не участвовали, то их долю задатка я потребовал от них обратно. Как они ни крутили, а пришлось исполнить моё требование. Дело дошло до того даже, что я поставил вопрос ребром: или задатки, или выселяйтесь.

– Подавитесь вы с вашим барином, – объявил Чичков моему приказчику, бросая деньги на стол.

К концу зимы все 30-ть тысяч пудов обусловленного с Юшковым хлеба были мною ему доставлены и сложены в бунты на берегу Сока. Караван предполагался к отправлению в конце мая. Поручив Юшкову нагрузку, я всецело отдался своим весенним делам. А дела было много.

Весна, как говорили мужики, была не радостная, не дружная. Всё холода стояли, снег таял медленно, земля освобождалась постепенно. Днём ещё пригревало, а по ночам стояли морозы. Земля трескалась, а с нею рвались нежные корни озимей. С каждым днём озимь всё больше и больше пропадала. Мужики качали головой и приписывали это редкому посеву.

– А у соседей?

– Всё не так, как у нас, – всё почаще. Ошибил ты нас, без хлеба будем.

Пришёл и сев ярового. От сильных осенних дождей земля заклёкла и, благодаря холодам, козлец (сорная трава) высыпал, как сеянный.

– Не надо было пахать с осени, – угрюмо толковали мужики. – Чем козлец теперь выведешь?

– Перепаши, – отвечал я.

– Этак и станем по пяти раз пахать, да хлеба не получать, а кормиться чем будем?

– А как я пашу!

– Тебе можно, тебя сила берёт, а нам нельзя. Нет уж, что Бог даст, а уж так посеем.

– И будете без хлеба.

– Чего делать? Зато умными станем.

– Глупости всё вы говорите. Я и раньше вам говорил, что в десятый год осенняя пашня в прок не пойдёт, а на ваше счастье вы как раз на него и наскочили. Что ж делать? Надо поправить дело, пока время не ушло, а не унывать; с уныния радости тоже мало.

Мужики угрюмо слушали и только потряхивали головами. Озимь, что дальше, пропадала всё больше и больше. Я решил перепахать озимые поля и засеять их яровым, пшеницей, полбой, гречей, а главным образом, подсолнухами. Мужики глазам не верили, когда увидели, что мои плуга пашут озими.

– Да как же это так? А вдруг Господь дождика даст? Они отдохнули бы.

– Нет, не отдохнут, а время упущу.

– Этак станем пахать, да пахать, а урожай коли собирать? – насмешливо и озлобленно спрашивали они.

– Глупо, друзья мои. Через неделю и сами станете перепахивать, как и я, с тою разницей, что время упустите, и не будет ни ржи, ни ярового.

– А Господь?

– Господь тебе и дал голову, чтобы ты думал. Видишь, толков нет, и не веди время.

– А по-нашему, будто, это дело Божье.

– Даст Господь – будет, а не даст – ты её хоть насквозь пропаши, ничего не будет.

– А по-моему, Господь за труды даст. Любишь ты землю, выхаживаешь её, как невесту свою, не жалеешь трудов – даст Господь, а ждёшь только пользы без труда, – ну, и не будет ничего.

– А по-нашему, за смирение Господь посылает.

– Смирение смирением, а работа работой. У вас вон хлеб, а у меня другой, а где ж мне смирением с вами тягаться?

– За доброту твою Господь тебе посылает.

– А немцам?

– До времени всё Он терпит. Придёт и немцам своё время. Господь всех уравняет.

Почти никто не следовал моему примеру. Спохватились, но уже было поздно. Редкий колосок ржи бился в массе бурьяна.