Несколько дней после конца света

– Не верите… – надулся Сергей, – никто не верит. Тут перед вами еще несколько наших заходило за пайком – никто не верит. Я думал, хоть вы… – Сергей махнул рукой.

– Да верю я, верю – не расстраивайтесь. Я пошел. Пока.

– До свидания, – сказал Сергей, и в его голосе все еще чувствовалась обида.

Рудаки закрыл за собой дверь кафедры, прошел по темному коридору на лестничную площадку, осторожно спустился по скользкой металлической лестнице, и вскоре за ним с грохотом захлопнулась тяжелая входная дверь.

На улице было по-прежнему мерзко. Идти приходилось вниз по бульвару, ноги скользили по мокрому снегу, и если бы не тяжелый рюкзак, придававший ему устойчивость, он наверняка упал бы.

После Бессарабской площади дорога пошла вверх, на Печерск, и идти с полным рюкзаком стало тяжелее. Зато идти вверх было не так скользко, хотя все равно приходилось все время смотреть под ноги, чтобы не упасть.

Так он дошел до своего бульварчика и уже сворачивал к дому, как вдруг кто-то позвал его тонким голосом:

– Господин Рудаки!

Рудаки поднял голову – на улице никого не было, кроме маленькой замерзшей собачки, принадлежавшей старушке-соседке. Черный, не очень, должно быть, породистый и немолодой пинчер с седой бородкой китайского мандарина шел немного позади и дрожал всем своим маленьким тельцем.

– Господин Рудаки! – опять сказал тот же тонкий голос. – Вы должны меня знать, я живу у вашей соседки. Вы должны были нас видеть, мы гуляли втроем: соседка, я и еще одна госпожа, по-вашему – собака. Мы вас знаем – ваша жена помогала нам: давала еду. Теперь эта соседка пропала – ушла вместе с другой госпожой, по-вашему – собакой, и они пропали.

Говорила собака, в этом Рудаки уже не сомневался, говорила, как чревовещатель, не раскрывая рта. Однако это не были хриплые, похожие на рычание звуки, какие, по представлению людей (и Рудаки в их числе), должна издавать говорящая собака, – это была правильная русская речь образованного человека с каким-то даже петербургским изяществом произношения. Может быть, поэтому Рудаки не испугался и даже, пожалуй, удивился не очень. С мокрой, заострившейся от холода и голода мордочки на него смотрели умные выпуклые глаза немолодого, страдающего, но сохраняющего достоинство человека, и Рудаки неожиданно для себя самого спросил в том же старомодном петербургском стиле:

– Чем могу?

– Если можно, пустите меня в ваш подъезд погреться, а то дверь тяжелая – я сам никак не могу открыть, – ответил пинчер.

– Конечно. О чем речь?! – они уже подошли к двери подъезда и Рудаки, придержав дверь, пропустил пинчера в подъезд.

– Огромное вам спасибо, – пинчер прижался боком к батарее отопления, – а то я совсем заледенел.

– Не за что, – ответил Рудаки, – вы уж извините, что я вас домой не приглашаю, но, боюсь, жена испугается. Я сначала с ней поговорю и вынесу вам чего-нибудь поесть.

– Вы очень добры, – пинчер прижался к батарее другим боком. – А насчет вашей жены вы, несомненно, правы – надо ее подготовить, люди привыкли, что мы умеем только лаять, и пугаются, когда мы произносим свои мысли на вашем языке, особенно женщины. Только дети не боятся – они не знают этого мира и спокойно воспринимают все как должное. Только сейчас детей почти нет в городе, – грустно закончил он.

– Я сейчас вернусь, – сказал Рудаки пинчеру и стал подниматься к себе на второй этаж.

«Как же это я не испугался? – думал он. – Да и удивился не очень – привыкли мы, должно быть, к разным чудесам за это время. Ива тоже не должна испугаться, она так любит собак».

Он открыл дверь своей квартиры и сразу увидел, что у них гости – на вешалке висели зеленые «натовские» куртки, и Рудаки узнал «стиль милитэр» семейства Штельвельдов. Тут же в прихожей возник и сам Штельвельд, как-то смущенно сказал: «Привет!» и поспешно принялся помогать Рудаки снять рюкзак. Что-то в этой поспешности было неестественное, нетипичное для «пса-рыцаря», славящегося своей невозмутимостью и умением не терять головы в критических ситуациях.

– Случилось что? – спросил Рудаки.

– Да нет. Ничего особенного – тут, самое, кот заговорил, а так ничего не случилось.

Штельвельд взял рюкзак Рудаки и потащил его в комнату.

– Подумаешь, кот заговорил. У нас в университете тоже коты вовсю болтают, – сказал Рудаки и пошел за ним.

На диване сидела заплаканная Ира Штельвельд, и в комнате сильно пахло валерианкой. Из кухни выглянула Ива, увидела рюкзак и радостно воскликнула:

– О! Паек дали – сейчас будем обедать.

– Привет, – сказал Рудаки. – Дали, как видишь. Здравствуйте, Ирочка. Я слышал, у вас кот заговорил. Какой кот? У вас же нет кота – его же Иванов выпустил. Он нашелся, что ли?

– Я убью Иванова! – решительно заявила Ира Штельвельд. – Это все из-за него. Из-за него Люс погиб! – и она опять заплакала.

Ива принялась ее утешать, а Рудаки пошел на кухню, куда Штельвельд утащил рюкзак, и спросил его:

– Так что там у вас случилось?