Несколько бесполезных соображений

Клокхоф вынул из внутреннего кармана коробку. Йооп полез под подушку за кошельком.

— Хочешь, чтоб я написал письмо?

Больной кивнул.

— Тогда прибавь сразу двенадцать центов за марку. И восемь за бумагу и конверт.

— Я дам тебе три гульдена.

— Не надо. Я не хочу на этом наживаться. — И Клокхоф положил сдачу на тумбочку. — Ну, кому письмо?

— Сыну.

— Опять? Наверное, уж десятый раз. Говорю тебе, прекрати. Все равно он этого не сделает.

— Сыну, — повторил Йооп.

Клокхоф пожал плечами. Человек с белоснежной бородой, лежавший в правом углу палаты, закричал насмешливо:

— Наши милые детки! Бери пример с меня: я их всех пережил.

— Заткнись, — сказал Клокхоф.

— Сыну, — стоял на своем Йооп.

— Ладно, тогда я и сам знаю, что писать. Пусть пришлет расписку на те деньги, что ты дал ему в долг, верно? Всегда одно и то же. А он всегда ноль внимания.

Больной покачал головой на подушке.

— Нет. Напиши ему только одно: дескать, я все забыл и все простил, и больше ничего.

— Ладно, — сказал Клокхоф, вставая.

Он был уже в дверях, когда до него долетел голос Йоопа, на этот раз немного жидковатый:

— А если он придет…

Белобородый пронзительно захихикал.

Клокхоф спустился по лестнице, сдерживая одышку.

Это было в четверг. Ровно через неделю, снова у выхода из столовой — сегодня на ужин была картошка со спаржей и по кусочку свинины, — санитар сказал Клокхофу:

— Поднимись к Иоопу. Днем к нему приходил сын.

Клокхоф сел у кровати Йоопа и спросил:

— Ну что, добился наконец своего?

Йооп кивнул. Наступило молчание. Потом больной старик достал кошелек, вынул из него ключ и, запнувшись, попросил:

— Будь добр, пойди загляни в мой шкафчик.

— И что принести?

— Просто загляни.

Клокхоф пошел. Вернулся и сказал:

— Там пусто.

Больной ничего не ответил. — У тебя ведь было два пальто? И два костюма?

— Этот болван сегодня давал ключ сыну. Тот тоже хотел просто заглянуть, — крикнул старик с бородой.

— Заткнись, — сказал Клокхоф.

Он испытующе посмотрел на Йоопа. Больной отвернулся.

— Ладно, хватит об этом, — пробормотал он.

Когда я был театральным критиком

Ты просишь меня, дорогой Гюс Остер, объяснить, почему много лет тому назад я расстался с профессией театрального критика. Я понимаю, что ты не перестаешь огорчаться по этому поводу, и правдивый ответ на твои беспрестанные «Почему же? Разрази меня гром, почему?» хоть в какой-то мере утолит твою скорбь. Итак, слушай.

Но для начала мне придется ответить на другой вопрос: «Почему я, в самом деле, стал театральным критиком?» Не только и не столько по той причине, что мне ни разу не удалось написать пьесу. Нет, все не так просто. Театральными критиками в действительности становятся в силу двух обстоятельств: потому что хотят ими стать и потому что освобождается желанная вакансия.

Боюсь, однако, по ту сторону рампы уже звучит нестройный хор голосов:

— Но кто решает, что этот человек вправе высказывать какие-либо суждения и давать оценки?

Мой ответ еще подольет масла в огонь. По существу, это решает сам критик. Ведь становится же молодой человек актером, считая, что у него есть талант.

— Да, но сначала он должен закончить театральную школу, и если окажется, что никакого таланта у него нет, то он расстанется с этой затеей, — слышу я.

Безусловно, в этом есть доля истины. Но доля, прямо скажем, не очень большая. Я уважаю театральную школу. Но тем не менее могу назвать достаточно великих дарований, которые в жизни не посещали этого учебного заведения или очень быстро потерпели там неудачу.

Для подготовки театральных критиков не существует специальной школы. А если бы таковая и была, то вымученный потом и кровью диплом не вызвал бы у меня доверия. Ведь, как бы это ни резало кое-кому слух, критик — профессия, которая требует прежде всего таланта и определенного склада ума.

Я вижу, как при упоминании о «складе ума» отдельные актеры и актрисы зажимают пальцами нос, точно спасаясь от непотребного запаха.

— В кресло третейского судьи критик карабкается из тщеславия, — слышу я перво-наперво.

Согласен, вероятно, встречается и такое. Но вскользь замечу, что и в театральном мире тщеславие не столь уж редкое явление, — мало того, зачастую оно служит движущей силой замечательных успехов.

— Критик — это несостоявшийся художник, который изливает свою злобу и зависть на окружающих.

Подобное умозаключение — орешек покрепче, и расколоть его не так-то просто. Действительно, бывают и такие критики. Но это критики плохие. И только потому, что они обременяют землю своим присутствием, нельзя лишать доброе дело его законных прав. Есть ведь и плохие актеры, но вряд ли кому придет в голову закрывать из-за них театры.