Несколько бесполезных соображений

Он глубоко затянулся. Наверняка она сейчас пишет этому проныре брюнетику из вечерней программы, который распинался о чувствах и взаимопонимании.

— Я бы тоже так мог, четыре-то минуты, — пробормотал он. — Но не двадцать четыре года. Посмотрел бы я на этого трепача, будь он на моем месте.

Он так стиснул зубы, что отгрыз кончик сигары и сердито сплюнул. А внизу его жена продолжала писать: «…я рассказала Вам о своей супружеской жизни больше, чем могла бы доверить самым близким друзьям. Да, собственно, что такое друзья? Вы так верно заметили: однажды разорвутся все связи, как паутина, и ты останешься на белом свете один-одинешенек…»

Муж ее тем временем уже заснул.

Из сборника «Мы еще живы» (1963)

Тяжкая повинность

Ежегодный праздник заводского персонала состоялся в зале отдыха, средства на возведение которого с трудом выдавили из почти пустого тюбика бюджета на новостройки. В этом голом сарае любой звук приобретал какой-то неестественный оттенок. За первым столом восседали члены правления со своими дамами, словно придворные в гостях у директора и его супруги. Господин Кеес был сыном покойного господина Хенри, который в свое время из ничего выковал этот завод — мрачный плод всей его жизни, отравляющий округу едким дымом. Сын напоминал второе произведение удачливого дебютанта: похож, да не так хорош. Он был напрочь лишен устрашающего тамбурмажорского апломба отца, перед которым трепетали даже неотесанные парни из кузницы, и потому исполнял унаследованную власть с опаской, словно переносил на другое место аквариум. С тыла его прикрывали седовласые отцовские сатрапы — этакие хитроумные кардиналы за директорским троном. Его супруга, надменная офицерская дочка из Гааги, одержимая неизлечимой страстью к престижности, пыталась примитивной улыбкой замаскировать мучения, какие ей причинял нынешний вечер. Директорша круглый год куда-то ездила: то каталась в горах на лыжах, то отдыхала на Ривьере, — и поэтому всегда выглядела желтой, как больной, страдающий недугом печени. Она демонстративно беседовала с женой секретаря Балга, худосочной дурнушкой, которая оживлялась лишь при упоминании о ее шестерых детях, и тогда ее скорбное лицо принимало подобающее выражение нежности. У самой директорши детей пока не было, так как она хотела сначала пожить для себя.

Ее супруг с затаенным отвращением слушал Вертира, генерального представителя в северных районах, который обычно являлся на такие вечера крайне возбужденный, будто с превеликим трудом освободился от работы. Он тотчас усаживался рядом с директором, чтобы в благодушной праздничной атмосфере выудить для себя кое-какие льготы и сделать рекламу собственной персоне.

Секретарь Балг, этакий добряк современной наружности, периодически монотонным голосом констатировал, что настроение отличное, а председатель Гелюк, громкоголосый тщеславный детина с нафабренными усами и большим самолюбием, время от времени изрекал сентенции тоном тайного соправителя. Лишь казначей Сок, невзрачный коротышка с самым низким в администрации окладом, хранил полное молчание. На таких вечерах, едва начинало действовать выпитое пиво, он неизбежно становился объектом насмешек своих коллег, потому что у него была весьма соблазнительная красавица жена, которая всегда кокетливо посмеивалась, точно говоря: «Да-да, я прекрасно понимаю, чего вы хотите». Это изумительное сокровище никак не вязалось с тусклым обликом Сока, вот почему остальные члены правления, сгорая от зависти, обстреливали его злыми шутками, а он в ответ молча улыбался. И только иногда бросал задумчивый взгляд на их жен, на эти жалкие плоды ошибок молодости. Уж он показал бы им в постели — мысль об этом наполняла его медвежьей силой.

— Что там следующим номером? — спросила супруга директора с веселой беспечностью, какую некоторым людям удается сохранять даже при стихийных бедствиях.

Но занавес уже поднялся, и зрители аплодисментами встретили заводской оркестр — группу здоровенных парней с мощными легкими, способными выжать из трубы все, что можно. Единственным мягким акцентом была сидевшая за пианино юфрау Мерсир, старая дева из канцелярии, довольным видом напоминавшая собственную кошку.

— Как ловко они играют! — воскликнул фортиссимо господин Кеес, искусно сверкнув светло-голубыми глазами.

Председатель ограничился немым счастливым кивком. По дороге домой, глядя в деликатную черную спину шофера, супруга директора со вздохом произнесла:

— Боже, какой отвратительный вечер.

— Этот невежа Вертир опять битых полчаса морочил мне голову своими представительскими, — сердито проворчал директор.

— Завтра я еду в Гаагу, — объявила жена. — Иду с Сюз и Аленом к финнам на коктейль.

— Не мешало бы ему, черт побери, наведаться и в контору, если его интересуют дела, — вспылил господин Кеес. — А он знай себе мотается по приемам.

— У финнов всегда бывает ужасно интересно, — сказала жена. — Конечно, принимать умеют во всех посольствах, но у финнов, не знаю почему, свой особый стиль, изысканный и жизнерадостный, понимаешь?