Несчастные девочки попадают в Рай

Я почувствовала, как что-то горячее упало на мои колени. Это был не чай, который я пила, а снова эта надоедливая кровь пошла носом. Проклятье, я привыкла к издевкам Рыбина, привыкла к угрожающим запискам, привыкла к погоне, бессонным ночам и к ноющей боли в сердце, но к этой гадкому кровотечению — не могу. И хоть Пашка посоветовал мне заткнуть нос бирушами — я отказалась от его заманчивого предложения.

— Опять краны пооткрывала? — со смехом спросил Аркадий, входя в кухню и усаживаясь на против меня.

Господи, как же они с дедушкой похожи. Практически одно лицо. А когда Аркадий с удовольствие влез в дедушкину рубашку, то стал его близнецом.

— Типо того, — шмыгнула я и утерла нос тыльной стороной ладони.

Аркадий нахмурился.

Ну и словечки у вас: «Типо того», «Того типо», «Ширли-мырли», «Кочерга», «Лясем-трясем», «Лоботрясим». И это, как его… А, «Фугасе»!

Я прыснула от смеха.

— «Фигасе», а не «фугасе». Это Пашкино любимое слово.

— А мне какая разница? — отмахнулся Аркадий. — Фугасе тоже его любимое слово. Сегодня ночью он такое «фугасе» устроил, думал умру. Хоть противогаз надевай, — старичок смахнул смешливую слезу. — Кстати, где этот пердун?

Я пожала плечами.

— Не знаю. Девчонок клеит во дворе? — предположительно ответила я.

— Девчонок? — изумился Аркаша. — А клеевой карандаш у него уже вырос?

Мои щеки залились краской.

— Федор! — возмутилась я, а потом прикрыла рот ладонью. — Ой, простите, Аркадий, я не хотела.

Аркадий помолчал несколько секунд, а потом улыбнулся.

— Пустяки, дочка. Мне не совестно носить имя брата. Это гордость для меня. А ты перестань краснеть и извиняться. Уже взрослая барышня. Ни к чему эти стеснения. Когда там уже тебе восемнадцать?

— Через пару месяцев, — в уме посчитала я.

— Эх, мне не так мало лет, чтобы ждать два месяца, — Аркадий полез в карман, а потом положил на стол три ЖД билета. — Прости, старика, не удержался. Это твой подарок. Мы едем в Каменку.

Моя челюсть была готова отвалиться. Я не поверила собственным ушам.

— Как? Правда? Но куда мы поедим?

— В твой дом. Ты почти совершеннолетняя, а значит, он по праву принадлежит тебе. Надоело мне здесь, Златка. На свежий воздух хочу. Да и ты вечно хмуренная какая-то. Тем более Федор говорил, что у вас не рыба в речке, а речка в рыбе. Пора бы научится рыбачить. Ремонт сделаем, заживем по-человечески, — он запнулся. — Ну, если вы, конечно, с Пашкой не против вонючего старика…

Я молчала и лишь хлопала округленными глазами. А Аркадий расценил мою реакцию по-своему.

— … ах, ну да, о чем это я? Зачем вам старый вонючий ботинок в прихожей. Я здесь останусь, а вы поезжайте.

Из моих глаз покатились молчаливые слезы.

— Вы всегда можете рассчитывать на мою помощь, знай это, — он потянулся к билету, посчитав его лишним.

— Дедушка! — взвизгнула я, и повисла на его шее. — Какой же ты дурачок! Ты нам нужен! Очень нужен! Господи, я так рада! Спасибо!

Аркадий явно не ожидал такого напора.

— Погодь, погодь, дочка… Ты же сейчас меня задушишь…

Я не обращала внимания на его речь, а только повторяла:

— Спасибо. Спасибо тебе. Спасибо за все…

* * *

И вот я снова здесь. В моем родимом месте.

Каменка, какая же ты красивая. Цветущие сады пошли тебе на пользу.

Грузовик остановил нас у нашего дома. Полуразрушенного дома, но даже таким он мне нравился. Это мой дом. Это наш дом. Только наш.

— Перед тем, как начать раскладываться, предлагаю вам устроить мне встречу с братом, — сказал Аркадий, осматривая округу. — Ну и лепота здесь!

— Ура! Мы пойдем на кладбище! — искренне возрадовался Пашка. — Я найду свои зубы! Зося, ты с нами?

Я замотала головой.

— Нет, вы идите, а я посторожу вещи.

Проводив глазами дедушку и Пашку, я вступила во двор. Трудно описать, что творилось в моей душе. Это невероятное чувство, окунающее тебя в детство, но только в счастливое детство…

Я смотрю на крыльцо и вижу себя, с аппетитом жующую вкусную корку хлеба и гладящую ногами Каштанку. Я прохожу к столику на улице и вспоминаю наши с дедушкой чаепития и армейские истории. Я провожу рукой по сетчатому забору, и вижу Пашу, который пытается украсть соседскую грушу. Я смотрю на окно второго этажа, и вспоминаю Семена, который лихо запрыгивал в него. Сажусь на густую траву, провожу рукой по пушистому ковру и хихикаю, вспомнив нелепый кувырок. Но, потом обжигаюсь — мои пальцы коснулись крапивы, которую когда-то с аппетитом жевала Нинка. И, наконец, я подхожу к дереву, на который был закинут мамин платок, касаюсь бугристого ствола, и воображаю надпись «С + Z».

По щеке скатывается слеза, но только это капля счастья, которая обещает стать целым морем.

В какой-то момент, в голове начинает играть знакомая мелодия:

Ты не пой соловей возле кельи моей,

И молитве моей не мешай соловей.

А потом я слышу возмужавший голос:

Я и сам много лет в этом мире страдал

Пережил много бед и отрады не знал.

Все настолько реально, что мне захотелось себя ущипнуть. Но вместо этого, я оборачиваюсь, подхожу к забору и теряю дар речи.

Просвисти нежно ей, как я болен душой,

Вспоминая о ней заливаюсь слезой.