Нерушимый 7

Проскользнула мысль об откате — как лезвием резанула. Да какой смысл? Зачем что-то делать в мире, где ты — расходный материал. Любое государство — хищное. Оно прорастает в каждого, пьет его соки, нужно будет — сожрет, как сожрало Энн и выплюнуло перемолотое покореженное тело.

Чем мое государство лучше того, что старается его уничтожить? Тем, что я — часть него?

Невыносимо заныло за грудиной, словно когтистая лапа сжала сердце. Выхода нет. Человечество обречено. Точнее нет, все человеческое в человечестве обречено на гибель, ты живешь, пока тебе позволяют жить. Но окажись не в том месте и не в то время…

Я не хочу так жить. Меня рассекретили, и теперь либо придется стать частью системы, либо умереть. Я не хочу никого ломать, в том числе себя.

Над ухом прозвучал голос, от которого повеяло теплом:

— Са-аш, ты проснулся? Эй?

Дарина. Рано или поздно и ее вычислят, и заставят служить. Закроют в бункере и заставят лечить партийных боссов и бээровцев. Разве это жизнь?

— Я знаю, что ты не спишь, у тебя дыхание изменилось. Что за откат?

— Не знаю, — прохрипел я, не поворачиваясь и не открывая глаз.

Не хочу знать, да и какой смысл? Хочу, чтобы меня просто оставили в покое!

Но Дарина не умела считывать желания, ткнулась лицом мне в шею, и показалось, что там открытая рана, каждое прикосновение причиняло боль, но не было сил оттолкнуть девушку. За грудиной начало саднить так, что хотелось вонзить туда нож.

— Худший в мире весельчак? — не унималась она. — Худший в мире силач? Кто?

Она попыталась меня растолкать, перевернула на спину, и я на нее посмотрел. Улыбка сразу сползла с ее лица, она слезла с кровати и попятилась.

— Поняла, ты худший в мире добряк, да? Надеюсь, ты не будешь меня убивать за то, что я тебя потревожила?

Я молчал и смотрел, и не шевелился, сосредоточившись на нарыве, пульсирующем за грудиной. Моя любима девушка разговаривала со мной, как со слабоумным. Она умеет лечить тело, а душу, выходит, — нет. И ей не разделить мою боль. Во мне словно пробили дыру, и туда хлынула сосущая пустота. Захотелось это закончить.

— Я сейчас вернусь, — проговорила она, пятясь к двери.

Правильно, уходи. Не мешай. Осталось найти в себе силы, чтобы подняться. Я пялился в потолок бесконечно долго. Поднялся рывком. Остатками воли толкнул себя вдоль кровати к окну. Уперся лбом в занавеску, отдышался. Так же рывком сдвинул ее. В сторону. Не до конца. И ладно. Потянулся к ручке. Распахнул окно.

В этот момент начала открываться дверь. Надо спешить. Они хотят меня остановить.

— Саша, Саша, стой! — резанул по ушам отчаянный крик.

Пятый этаж. Должно хватить высоты. Чтобы не мучиться. Я прыгнул на подоконник. Зацепился за штору. Шагнул вперед… Опора под ногами пошатнулась. Я упал, ударившись грудью. Меня схватили за ноги. Рывком втащили в номер. Скрутили руки за спиной.

Навалилась усталость. Смысл сопротивляться?

— Саша, — проговорил Тирликас, — что с тобой? Тебе нужна помощь?

— Да, — выдавил из себя я. — Дайте мне издохнуть!

— Саша говорил, что его накрывает, когда он перенапрягается, — поделилась с Тирликасом сидящая на мне Дарина. — Ну, на следующий день. И каждый раз по-разному. Вот это — что?

— Похоже на депрессивный эпизод. Очень тяжелый депрессивный эпизод.

Де-прес-сив-ный откат.

Всего лишь откат — блеснула мысль, но надежда, что боль скоро кончится, угасла.

— Подержи его. Похоже, нужно принимать радикальные меры. Мне нужно добыть сильнодействующее лекарство, на это уйдет время.

Постучали. Открылась дверь — потянуло сквозняком. Колыхнулась штора, задевая лицо.

— Что за кипеш? — воскликнул Димидко. Дальше он сказал дрогнувшим голосом: — Что происходит?

— Саня поймал депрессивный эпизод.

— Что??? Какой на хрен эпизод? Нам завтра в Свердловск лететь! Игра на носу, без него нам в вышку не попасть! Саня…

Возня. Ноги Дарины больно сжимают бока. Вывернутая рука просто отваливается. Но это ничто в сравнении с монстром, что терзает душу.

— Завтра он будет в норме, — ответил Тирликас. — А вы идите гулять, как и планировали.

Завтра. Я не доживу до завтра!

— Мне на нем так и сидеть? — спросила Дарина.

Слишком громко. Слишком высоким голосом. Я поморщился.

— Давайте его свяжем, что ли. — Она наклонилась и прошептала в ухо: — Саня, прости, так надо. Завтра спасибо скажешь.

Хлопнула дверь. Я закрыл глаза. Когда Тирликас вернулся, так и не открыл их. Дарина встала с меня. Щелкнули наручники за спиной. Ноги чем-то связали. Дарина погладила по голове.

— Сашенька, прости. Скоро это закончится. Потерпи немного.

— Закончится?

Что-то не верилось. Хотелось зарыдать, как в детстве, но слез не было. Пытка длилась. И длилась. И длилась. Время будто закольцевали. Ощущение, словно из груди наружу рвался Чужой, но не набрал сил и не мог взломать ребра. Что там вокруг, было все равно.

Рядом все время была Дарина. Подносила бутылку ко рту. Лила на губы, но я не мог разжать сведенные челюсти. Вернулся Тирликас. Укол в бедро — и немного отпустило. Я смог разжать челюсти и напиться. Чужой внутри ослаб, осталось тягостное чувство. И среди этой вязкой черноты будто бы запорхали бабочки.