Нерушимый

Он прав. Но и мужиков, доведенных до отчаяния, можно понять. Вспомнилось ощущение беспомощности, когда ты вдруг оказываешься на пути катка системы.

Набравшись дерзости, я сказал:

— Товарищ Халилов. Как советский человек советского человека прошу дать тем товарищам второй шанс…

Он поджал губы и отмахнулся:

— Отработают до Нового года грузчиками по очереди — и свободны. Грузчики народ лихой. — Он смерил меня оценивающим взглядом, зыркнул на лесовичка. — Можете быть свободны.

Дядя Николай чуть ли не кланяясь, роняя слова благодарности, попятился и исчез за дверью.

Достоевский оценивающе посмотрел на меня, зевнул, сцепив пальцы обеих рук, потянулся, хрустнул суставами. Потом кивнул на монитор:

— Заметил по камере, как легко ты с этим лаптем справился. Спортсмен?

— Вроде того, — туманно ответил я. — Вроде как ваши охранники и вышибалы — дружинники? То есть, члены добровольной народной дружины?

— Положим, — нахмурился Достоевский. — Ты это к чему клонишь, парень?

— Ну так и я такой же спортсмен, — улыбнулся я. — Только наоборот. Нигде не числюсь, но спорт люблю.

Задумавшись, он поиграл желваками, потом расхохотался:

— Совсем запутал! Ладно, на первый раз прощаю, а то я вдруг подумал, что ты умничаешь и хочешь меня дураком выставить. Ты меня хочешь дураком выставить?

— Даже не думал, товарищ Халилов.

— Я тоже так думаю, но спросить должен был, понимаешь? А то вдруг ты хотел? В моем положении такое нельзя с рук спускать, не поймут, да?

— Да.

— Нет. Свидетелей же нет, да? Ха-ха-ха!

«Странный разговор, — подумал я. — Сам виноват, Саня, нашел с кем умничать! Этот человек опасен!»

— Ладно, не бойся, — отсмеявшись, сказал Достоевский. — Я тебя не трону. Просто скажи, драться умеешь?

— Умею немного.

— У нас тут немножко бои проводятся.

— Что за бои?

— А, всякие, — отмахнулся он. — Есть правильные бои, их проводит областной спорткомитет. На следующей неделе, например, под самый Новый год, у них турнир будет в честь дня рождения товарища Горского. Но послушай меня! Там цирк, постанова, неинтересно! Все победители известны заранее! Судья — сволочи! Болевой нельзя, удушение нельзя, но если боец Шуйского — можно, понимаешь? Есть без правил — это уже нормальные бои, очень уважаемые люди своих бойцов выставляют, много на кон ставят. Могу тебя взять на пробу в младшую лигу, выставлю против племянника Оганесяна, он на днях из Армавира приехал, тоже новенький. Что думаешь?

— Когда бой? Какой мой интерес?

— Сегодня ночью. Десять штук плачу, если выиграешь. Проиграешь — тыщу дам.

Десять штук — сто тысяч на наши деньги или даже больше. Будь мой разум так же молод и наивен, как мое тело, я заглотнул бы наживку вместе с удочкой.

— Бои прямо совсем-совсем без правил? — уточнил я.

— Почему? Судья есть. Добивать нельзя, не дикие же мы люди. Если сломается что-то или сознание потеряешь, бой остановят.

Рисковать ради десятки? И при серьезной травме расстаться с мечтой стать вратарем сборной? Нет, спасибо.

— Спасибо, товарищ Халилов, но я откажусь. Я бы вот грузчиком поработал. Какие у вас условия?

Достоевский снова меня осмотрел — недовольно, раздувая ноздри, потом заговорил:

— Грузчиком что, думаешь, легко работать? Думаешь, я каждому предлагаю за меня биться? Думаешь, я каждого с улицы беру грузчиком? Это теплое место нужно заработать, показать надежность, понял, парень?

Я начал подниматься с дивана:

— Понял. Извините за…

— Сядь! — рявкнул он, потом спокойно сказал: — График — свободный, но по предварительной договоренности, приступать нужно уже завтра, оплата труда каждый день.

Ну отлично же! Раз зверь сам прибежал на ловца, я решил совсем обнаглеть и спросил:

— А у вас случайно нигде не завалялось ненужных кроссовок сорок третьего размера? Я куплю их за небольшие деньги и тогда точно смогу завтра приступить к выполнению своих обязанностей.

Достоевский вылупился на меня изумленно, потом стукнул по столу ладонью:

— Ну ты наглец, конечно, я посмотрю! Но просишь о мелочи, хоть и без уважения, поэтому прощаю и взамен требовать ничего не буду.

— Так есть?

— Конечно есть! — хохотнул он. — Пойдем в подсобку, покажу.

Кроссовки были не одни, рядом валялись две пары кедов сорок первого и сорок второго. Кроссовки, от которых отваливалась грязь, были в самый раз. Я проверил подошву: целая, это главное. Остальное отстирается.

— Огромное вам спасибо, товарищ Халилов! Я не подведу.

— Завтра в восемь приходи, а лучше в семь, — сказал он, выходя в коридор.

— Приду, — закивал я.

Теперь у меня было все необходимое для начала новой жизни.

Из комнаты напротив выкатился человечек в коричневом пиджаке, розовощекий и курносый, с лысиной, прикрытой зачесанными с висков волосами. Промокнув пот на лбу, он посмотрел на Достоевского жалобно и спросил:

— Достали Мансурович, можно я уже пойду?

— Сперва ко мне. — Достоевский распахнул дверь, и мужичок юркнул туда, оставив густой запах пота.

Меня перестали замечать, и я пошел к елкам, чтобы распрощаться с лесовичком. Он заметил меня издали, устремился навстречу.