Нерон

Один из ликторов направился в виллу, велел нагреть большой котел воды и до края наполнил ванну. Второй ликтор держал зажженный смоляной факел.

Сенека поднялся со скамьи, опираясь на центуриона.

— Пойдем, — проговорил он Паулине и обоим ученикам, когда его повели в ванную.

Они зашли в виллу, обошли столь знакомые покои отныне безнадежного и лишенного будущего жилья. Все здесь говорило лишь о прошлом. Каждая дверная ручка, каждый косяк и ключ потемнели на службе у их хозяина. Они словно впитали в себя его присутствие и теперь овевали его в последний раз его же живыми прикосновениями. Глядя на милые, родные предметы, Сенека прощался с жизнью.

Оба ученика притаились около ванны. Они держали на коленях восковые дощечки, чтобы запечатлеть последние слова учителя и в будущем — почерпать в них мудрость.

Но Сенека пока безмолвствовал. Его быстро раздели. Он стоял, оглушенный, в темной комнате, наполненной водяным паром и чадом факела. Он смотрел на качавшуюся, слегка пенившуюся поверхность воды. Центурион велел ему занять деревянное сиденье, окунуть правую ногу в ванну, а левую — оставить снаружи.

— Так нужно… — повторял Сенека.

Ничто не приходило ему на ум: ни один из тезисов, ни одна из истин, которые он в течение всей долгой жизни провозглашал в своих эпистолах. Его преследовал лишь жуткий вопрос: что будет потом? Его пугала мысль, на которую, как он был уверен, ни один человек не может ответить.

Ликторы подошли к нему с обеих сторон и разогнули ему ногу.

Приблизился лекарь-невольник, уже несколько лет занимавшийся врачеванием. И он нехотя исполнял приговор…

— Милый друг, — сказал ему Сенека с какой-то смесью жути и иронии над самим собой, — нельзя ли подождать хоть одно мгновение? — ведь и оно ценно.

Но центурион торопил лекаря, боясь, что вода остынет. Ликтор приблизил факел к ноге Сенеки.

— Пусть будет так, — проговорил философ и сам подставил свое колено.

Он стал наблюдать за происходившим.

Лекарь привычной рукой нащупал под коленом артерию — «главный путь жизни», где кровь протекает по широкому каналу. Он быстро нашел ее и глубоко вонзил в нее острое лезвие. У Сенеки от боли брызнули слезы. Паулина и ученики заплакали вместе с ним.

Затем наступило жуткое ожидание. Старческая кровь, загустевшая, как выдержанное вино, не проливалась.

— Не идет, — с досадой произнес лекарь и перерезал и на левой ноге артерию. Выступило немного запекшейся, почти черной крови.

Тогда лекарь сделал надрез и на обеих руках, там, где чувствовалось биение сердца. Сенека опустил руки в воду. Он заговорил естественным голосом:

— Пишите, — сказал он, — я хочу сообщить о своем — состоянии. Я вижу ванную комнату, факел и всех вас, стоящих вокруг меня: милую, плачущую Паулину… — он обернулся и с глубокой нежностью кивнул ей, словно посылая ей прощальное благословение… — Я вижу учеников, лекаря и воинов. Мне странно, что все это — так просто. Я жду дальнейшего.

Он прислушался к шуму струившейся крови, окрасившей воду в розоватый цвет.

— Я испытываю слабость, — снова начал он, — меня будто клонит к дремоте. Внутри — непривычная легкость. Больше ничего…

Он переждал несколько мгновений.

— Теперь мне нехорошо, тяжело… Запишите: тяжело. Но зрение мое ясно. Я слышу свой голос и знаю, что говорю.

В этот момент он побелел как полотно.

— Мне дурно… — прошептал он и склонился над водой.

— Это от потери крови, — пояснял лекарь.

— У меня потемнело в глазах. Все предметы кажутся мне черными. Пишите: очень плохо. Не умирайте. Человек должно жить… долго…

Он глубоко вздохнул.

— Все это не таинственно, а только страшно. Тайны я еще не изведал и, кажется, не смогу вам ее передать. Хотя я, вероятно, уже где-нибудь далеко… на грани…

Несколько минут он молчал. Затем, потеряв сознание, он упал в объятия склоненной над ним Паулины.

Один из учеников нагнулся над ним, почти касаясь его уст.

— Что ты испытываешь? — спросил он.

Сенека не ответил. Голова его покоилась на вздымавшейся от рыданий груди Паулины; она была живым, нежным изголовьем его смертного одра.

Но ученик вывел его еще на мгновение из последнего сна.

— Как теперь? — спросил он, дотронувшись до его лица, словно силясь разбудить его.

— Не так, как я себе это представлял, — с усилием, но внятно, ответил философ. — Иначе, совсем иначе…

— Как? — спросили оба ученика сразу.

Дыхание Сенеки словно прервалось. Тело его заметалось, как будто от внутреннего толчка. Вода в ванне стала совсем красной. От прилива крови по ней пробежала зыбь. Центурион с состраданием взглянул на Паулину и вывел ее из комнаты.

Один из ликторов взял умирающего поэта за обе руки и, возможно мягче, столкнул его с сиденья в горячую воду.

Тело его исчезло под водой.

На ее поверхности показался лишь пузырь — последний вздох философа. Он еще долго, словно его живое дуновение, покачивался на воде. Наконец, и он исчез.

Сенеки больше не было.

XXXI. В одиночестве