Неразлучные

— Бедная мама! У нее сейчас столько волнений — из-за Малу, да еще из-за меня!

— Она вас ругала?

— Сказала, что лично она меня прощает, остальное на усмотрение моего духовника. — Андре серьезно посмотрела на меня. — Ее можно понять. Она отвечает за спасение моей души. Она ведь тоже не всегда знает, чего от нее хочет Бог. Это всем нелегко.

— Да, нелегко, — протянула я.

Я была в ярости. Мадам Галлар мучает Андре, и она же вдруг оказывается жертвой!

— Мама сказала мне одну вещь, это меня просто потрясло, — продолжала Андре взволнованно. — Знаете, у нее тоже были в юности трудные моменты. — Андре посмотрела вокруг. — И она тоже переживала их здесь, на этих вот тропинках.

— Ваша бабушка была очень деспотичной?

— Да. — Андре на миг задумалась. — Мама говорит, что Бог милостив, что он посылает нам испытания, соразмеряя их с нашими силами, что он поможет Бернару и поможет мне, как когда-то помог ей. — Она поискала мой взгляд. — Сильви, если вы не верите в Бога, то как вам удается переносить эту жизнь?

— Но мне нравится жить, — ответила я.

— Мне тоже. И тем более! Если бы я думала, что люди, которых я люблю, умрут насовсем, я бы убила себя немедленно.

— Мне не хочется себя убивать.

Мы вышли из-под смоковницы и молча вернулись в дом. Андре причастилась в ближайшее же воскресенье.

Часть вторая

Мы сдали выпускные экзамены. После долгих споров мадам Галлар уступила и позволила Андре три года поучиться в Сорбонне. Андре выбрала филологию, я — философию; мы часто сидели вместе в библиотеке, но на лекциях я оставалась в одиночестве. Поведение других студентов, их разговоры, манера выражаться отпугивали меня — я по-прежнему придерживалась христианской морали, а они выглядели чересчур от нее свободными. Неслучайно у нас обнаружилось много общего с Паскалем Блонделем, имевшим репутацию практикующего католика. Ничуть не меньше, чем его ум, меня привлекало в нем безупречное воспитание и красивое ангелоподобное лицо. Он улыбался всем своим сокурсникам, но со всеми держал дистанцию и особенно, как я заметила, сторонился студенток; мое бурное увлечение философией победило его сдержанность. Мы вели долгие возвышенные беседы и в целом, за исключением существования Бога, были согласны практически во всем. Мы решили работать в связке.

Паскаль терпеть не мог общественные места, бистро и библиотеки — я ходила заниматься к нему домой. Квартира, где он жил с отцом и сестрой, напоминала квартиру моих родителей, и комната его тоже оказалась самой обыкновенной, я даже была разочарована. После Коллежа Аделаиды юноши представлялись мне весьма загадочной породой людей[13], я считала их гораздо более продвинутыми, чем я, в познании тайн жизни, однако ни мебель в комнате Паскаля, ни его книги, ни распятие из слоновой кости, ни репродукция Эль Греко — ничто не говорило о том, что он принадлежит к другому биологическому виду, нежели мы с Андре. Он давно получил право свободно выходить по вечерам и читать все, что хочет, но я быстро поняла, что его горизонт так же ограничен, как и мой. Он воспитывался в религиозном заведении, где преподавал его отец, и любил только науку и свою семью. Я в то время мечтала об одном: как бы переехать от родителей и начать жить самостоятельно. Меня удивляло, что ему так хорошо дома. Он качал головой. «Никогда я не буду так счастлив, как теперь», — говорил он ностальгическим тоном, каким пожилые люди говорят о прошлом. Он твердил, что его отец — потрясающий человек. Женившись поздно, после трудной молодости, он в пятьдесят лет овдовел и, оставшись один с десятилетней дочерью и младенцем нескольких месяцев от роду, полностью посвятил себя им.

Что касается сестры, то Паскаль считал ее святой. Она потеряла жениха во время войны и решила никогда не выходить замуж. Ее каштановые волосы, стянутые на затылке в тяжелый пучок, открывали пугающе высокий лоб; у нее была белоснежная кожа, вдохновенный взгляд, ослепительная и непреклонная улыбка; платья она носила темные, всегда одного и того же подчеркнуто строгого покроя, с широким белым воротником; она ревностно следила за образованием брата, пытаясь склонить его к служению церкви. Я подозревала, что она ведет дневник и воображает себя Эжени де Герен[14], а штопая большими покрасневшими руками носки отца и брата, повторяет мысленно стихи Верлена: «Жизнь скромная, с ее нетрудными трудами»[15]. Хороший ученик, хороший сын, хороший христианин, Паскаль казался мне порой слишком правильным и напоминал семинариста-расстригу; я тоже многим раздражала его. И все-таки, даже когда со временем у меня появились другие друзья, которые были мне более интересны, наша дружба осталась крепкой. Его я взяла с собой в качестве кавалера, когда Галлары праздновали помолвку Малу.