Непристойные предложения

Я проработал в журнале около четырех месяцев, пытаясь разгрести один большой картотечный ящик, куда Тони складывал рассказы, которые были недостаточно хороши для публикации, но слишком хороши для отказа. У каждого была своя проблема. Например, «Поезд, идущий в ад» Роберта Блоха оказался совершенно замечательным, но с непригодной концовкой. Среди прочих моих обязанностей было придумать хорошую концовку и убедить писателя ее использовать. Я сильно зауважал редакторов – особенно Джона В. Кэмпбелла и Хораса Л. Голда – которых знал и с которыми спорил (очень часто).

Среди вещей, которыми Боб Миллс попросил меня заняться немедленно, было написать рассказ для юбилейного десятого выпуска журнала. Я согласился – и тут же об этом забыл, сражаясь с кипами научной фантастики, написанной людьми, которыми я восхищался, но неизменно лишенной какой-то изюминки или пассажа.

Затем, как-то в среду, Миллс явился к моему столу в 16:45, когда я собирался уходить, и спросил, где он.

Я надел пальто и уставился на него. Где кто?

– Рассказ для юбилейного выпуска. Он завтра идет в печать. В четверг утром. Это крайний дедлайн, Фил!

Мама научила меня в чрезвычайной ситуации всегда врать.

– А, он дома, – ответил я. – Принесу его завтра утром. Уверен, тебе понравится.

– Какой он длины? – пожелал знать Миллс. – Надеюсь, влезет. У нас не хватит места больше чем на шесть тысяч слов.

– Столько и есть, – сказал я. – Шесть или шесть с половиной. Я еще не считал.

И я покинул редакцию.

По пути домой на подземке я лихорадочно думал, но так ни к чему и не пришел. В голове не было ни одной хорошей идеи, которую я хотел бы использовать. Однако когда я сошел на своей станции, мое внимание привлек большой рекламный плакат на платформе. Это был последний плакат в серии, рекламировавшей еврейский ржаной хлеб: на каждом изображалась цветная фотография представителя некой нееврейской этнической группы, заявлявшего, что он или она просто обожает еврейский хлеб. На этом был американский индеец в полном головном уборе из перьев.

Я подбежал к рекламе и, надо полагать, к изумлению всех присутствовавших в тот вечер на платформе, послал индейцу воздушный поцелуй. Я сразу понял, что это мой рассказ.

К тому времени, как я добрался до своего дома в Сигейте на кони-айлендской оконечности Бруклина, рассказ был почти готов.

Я с детства был очарован историей индейцев – точнее, историями индейцев. Когда мы играли в индейцев и ковбоев, я всегда хотел быть индейцем. Отчасти чтобы выделиться, но в основном чтобы извиниться.

Извиниться за что? Сам не знаю. Может, за то, что мой народ сотворил с их народом. (Мой народ? Мой народ вышел из гетто Польши и Литвы! Ладно, может, мой народ, ковбои.)

Я проглотил ужин, который приготовила Фрума, бросился к печатной машинке и почти сразу начал печатать.

Я прерывался лишь для того, чтобы посетить туалет. К тому времени, когда рассветное небо в конце променада посветлело, рассказ был готов.

Его почти не пришлось править, и когда я закончил, в нем было ровно шесть тысяч четыреста слов. Название я взял из книги писателя, которым восхищался с двенадцати лет, Чарльза Кингсли, викария Эверсли. У меня получился научно-фантастический – и одновременно нравоучительный рассказ, которые я любил писать в то время. Я решил, что и сам обожаю еврейский ржаной хлеб.

Бобу Миллсу тоже понравилось – рассказ, не хлеб. И я всегда гордился своим научно-фантастическим вестерном.

Написано в 1957 году, опубликовано в 1958-м

Нулевой потенциал

Через несколько месяцев после Второй атомной войны, когда из-за радиоактивности треть планеты по-прежнему представляла собой пустыню, доктор Дэниел Гларт из города Филлмор, штат Висконсин, сделал открытие, которое впоследствии привело человечество к финальному социологическому скачку.

Подобно Колумбу, довольному своим путешествием в Индию, подобно Нобелю, гордившемуся динамитом, который сделал невозможными войны между государствами, доктор неправильно истолковал свою находку. Много лет спустя он кудахтал заезжему историку:

– Понятия не имел, к чему это приведет, ни малейшего понятия. Не забудьте, только что кончилась война: мы были весьма подавлены, ведь от восточного и западного побережья Соединенных Штатов остался лишь пепел. Из новой столицы, Топики в Канзасе, пришло распоряжение врачам провести полный медосмотр всех наших пациентов. Ну, знаете, на предмет радиоактивных ожогов и странных новых болезней, которые армии таскали туда-сюда. Что ж, сэр, именно этим я и занялся. Я знал Джорджа Абнего более тридцати лет, лечил его от ветрянки, и пневмонии, и пищевых отравлений. Мне и в голову не приходило!