Непонятый Онегин

Результат общения героя с вольнодумцами тоже проявляется как-то неожиданно, в момент общего духовного кризиса, который начинается на личной почве («Причудницы большого света! / Всех прежде вас оставил он…»), но приводит к разрыву всех связей: герой становится скептиком и затворником. И все-таки след общения с вольнодумцами в душе Онегина не стирается; духовная жизнь героя весьма динамична; в ней постоянно происходит смена акцентов.

Сделана попытка найти объяснение отказу Онегина от стереотипа светской жизни, исходя из представления о личности героя и его поступках. Событие-то уж очень важное. Хотелось бы получить ответ из уст поэта, приятеля героя. Кажется, он готов пойти навстречу естественному любопытству читателя.

Недуг, которого причину
Давно бы отыскать пора…

Браво, браво! Поэт как будто подслушал наш вопрос и готов дать прямой ответ; слово «причина» вынесено в рифму и звучит звонко, запоминается. Но что это? Речь поэта становится затрудненной, почти косноязычной:

Подобный английскому сплину,
Короче: русская хандра
Им овладела понемногу…

Но на ходу упрощая громоздкую фразу, поэт… меняет тему разговора! Обещано отыскать причину – но автор демонстративно сворачивает в сторону, ограничивается констатацией явления.

Без преувеличения, перед нами уникальный фрагмент пушкинской поэзии. Одно дело – черновики: там стремительная пушкинская мысль далеко не всегда сразу ловит нужное слово; но далее наступает этап кропотливой обработки черновика. Здесь же перед нами не черновик (хотя композиционное построение рассуждения найдено уже в черновике), а беловой текст: он-то зачем имитирует сырой текст, с поправками на ходу?

Пушкин, конечно, демонстрирует не косноязычие, а виртуозность своей поэтической мысли. Он четко обозначает проблему, но не желает давать простой и ясный ответ. Зачем поэту лишать героя загадки? Правда, отпал бы повод многих споров о герое. Только вместе с поводом съежился бы и интерес к герою… «…Не надобно всё высказывать – это есть тайна занимательности», – писал Пушкин Вяземскому 6 февраля 1823 года (в канун работы над «Онегиным»). Так что творческая сдержанность поэта – принцип осмысленный.

Мы вышли на явление, которое требует обоснованного понимания. Вот как пушкинскую сдержанность трактует В.С. Непомнящий: «…в основе у него – как раз наличие “пустоты” в том месте, где у других писателей – психологический анализ, описание, подробности и нюансы. …мы обнаруживаем, что и детали, и нюансы здесь есть ‹?›, но – не “заданные” нам автором, а возникшие сами, возникшие у нас в процессе нашего личного вживания в обстоятельства героя – вживания, для которого автор, так сказать, “оставил место”. Сопереживая герою, мы таким образом и его постигаем, и спускаемся в “потемки” собственной души, получая тем самым возможность познать самих себя…»[18]. Столь откровенный субъективизм не часто встретишь. Но исследователь не стесняется заявить: «“Мой Пушкин” есть прежде всего мой автопортрет» (с. 43). Но если возникает желание автопортретироваться, для этого есть прямые публицистические жанры. Коли взялся осмысливать деяния поэта и его творения, то и занимайся этим. Встречаются авторские недоговоренности (у Пушкина оставленные сознательно) – не спеши заполнять «пустоты» штрихами своего автопортрета, не набивайся к поэту в соавторы. У Гоголя была совершенно авантюрная попытка продолжить «Мертвые души» в соавторстве с читателями, но затея ожидаемо закончилась полнейшим провалом. Пушкин в соавторы читателей не зовет, но претендентов на эту роль – изобилие. Не о соавторстве тут речь надо вести, а о возможностях понять автора. Но такую задачу легко ставить и отнюдь нелегко исполнить.

Образ автора

Образ автора, даже по косвенным признакам, можно усмотреть в любом произведении, но немало таких, где автор выводится непосредственно. «Онегин» начинается строфой, передающей внутренний монолог героя. А уже во второй строфе становится ясно, что перед читателем рассказываемое произведение, и лицо рассказчика узнаваемо. Демонстративно выставляются на вид автобиографические детали: звучит обращение к «друзьям Людмилы и Руслана», дается намек на ссылку и делается примечание: «Писано в Бессарабии». Запев решителен и, казалось бы, достоин того, чтобы стать определяющим в понимании образа автора в романе.