Неотвратимость

— А что, Дарья Ивановна, вот эта вещица принадлежала мужу? — Ушинский потрогал транзисторный приемник на комоде.

— Не. Шуму Зиновий не любил. Брат с жинкой ночуют у меня, одной-то боязно в пустом доме… Брат живет в совхозе, двенадцать верст отсюда. Каждый вечер на мотоцикле приезжает. Братиево это радио.

Нашлись мужская куртка и сапоги, тоже Дарьиного брата, сорочка его жинки. Все, что принадлежало Зиновию Машихину, было неновым, потрепанным, обыкновенным, подозрений никаких не вызывающим. Ушинский продолжал осмотр спокойно, невозмутимо. Но, хорошо его зная, Загаев видел разочарование оперативника да и сам прикидывал, как станет оправдываться перед прокурором за бесполезный обыск. Ничего уже нс ожидая, толковал он с Дарьей о том о сем. На вдову нахлынули воспоминания, она разговорилась.

— Простая душа, незлобливый был. Компанию любил, даже если не дюже хорошая компания. Везде дружков найдет, садится с ними, бывало, где ни попадя, редко чтоб дома. На свои на кровные поил их.

— Опохмелялся?

— Ну, а как же. Только, бывало, глазыньки продерет да и лезет в подпол рассолом отпиваться. В подполье у меня бочонок с огурцами. Весь рассол выпил, сердешный, аж огурцы портиться стали. Посидит там в холодочке, а опосля в магазин потянется. Добрый был человек Зиня.

— Подполье мы еще не осмотрели. Извините, Дарья Ивановна, обязаны и подполье.

— Мне чего, шукайте, коли пришли.

Ушинский уже поднял люк в полу кухни, позвал понятого.

— Прошу и вас, Дарья Ивановна. Покажите, пожалуйста, как именно имел обыкновение усаживаться ваш муж.

— Як? Сидел, рассол пил… Стакан у него там…

Дарья вздохнула и полезла за Ушинским в подполье.

Загаев сидел в горнице, смотрел в окно поверх занавески на густые вершины яблонь и вишен. Обдумывал, что же теперь делать, где и что искать. Напротив машихинского стоял дом стариков-пенсионеров, покосившаяся хатка с запущенным, задичалым садиком. Загаев представил себе мысленно весь этот квартал: слева, на порядке Машихиных, красовался справный шлакоблочный дом наладчика с швейной фабрики, а справа, метрах в ста, ударными темпами шла стройка, возводили новый корпус этой фабрики. Впрочем, соседи тут ни при чем — Зиновия не дома ведь убили.

Из подполья глухо донесся женский вскрик. Загаев прервал зевок, прислушался. Из люка вылез Ушинский. За ним показалась голова Дарьи, на очень бледном лице застыло изумление — на Ушинского она глядела, как на фокусника. А он, держа за самые краешки, нес к столу, как самоварчик, большую красную жестянку с надписью «Томат-пюре».

— Константин Васильевич, эврика! Тайничок аккуратненький, в бревне, за кадушкой с огурцами. Ай да плотник был покойный!

Дарьина голова все еще торчала из люка. Хилькевич подхватил вдову под мышки, снизу подсадил понятой. Она постанывала, хваталась за сердце.

Все сгрудились у стола, и Ушинский осторожно снял с жестянки самодельную крышку, извлек ветхую тряпицу.

— Ого! Гляди-ка! — перешепнулись понятые.

Под тряпицей деньги. В разных купюрах. Сотенные, полусотенные, четвертные, десятки, совсем немного пятерок.

— Дарья Ивановна, вы знали о тайнике?

Вдова, словно окаменев, не слыша вопроса, смотрела в банку.

— Дарья Ивановна, очнитесь. Вы знали?

— А? Божечки, у него ж и штанов-то путных не было…

— Вы видели эту банку?

— Банка, мабуть, моя. В клуне валялась. Давно ее там не бачу, а она эвон где! Люди добрые! Зиновий-то, при его-то здоровьишке… харчи добрые нужны были… Лекарства…

Считали деньги. Загаев и один из понятых записывали подсчитанные суммы на отдельных листах. Дарья сидела на табуретке, на деньги не смотрела, шевеля беззвучно губами, разглядывала, расправляла юбку на колене.

— Все, — сказал Ушинский. — Сколько насчитали?

— Восемь тысяч семьсот двадцать пять.

— Для плотника-халтурщика многовато. Дарья Ивановна, да очнитесь же! Запомните: про обыск никому ни слова, даже брату. Ради вашей же безопасности, Дарья Ивановна. Вы слышите?

— Слышу… Таки богаты гроши! А он в драных штанах ходил…

— Ну кто мог предположить, что у Машихина имелись такие деньги! — вздыхал Хилькевич. Сторожецкого следователя мучило сознание своей оплошности в начале следствия, он все пытался найти себе оправдание — не перед другими, а перед собой хотя бы. Оправдания не получалось…

— Кто мог предположить! Существовал Зиня Красный весьма скромно, этакий безобидный пьяница, безвредный весельчак…

— Не могу с вами согласиться, — возразил Загаев. — «Пьяница» и «безвредный» — несовместимые понятия. Пьяница всегда вреден, только в разных аспектах. Вреден уже одним своим пьяным видом, особенно для молодежи… А скажите, за последние годы случались в районе и городе крупные кражи?

— Нет. То есть кражи-то были. Но, во-первых, не в таких крупных размерах. Во-вторых, преступления раскрыты, и воры отбывают наказание. Не всегда же мы тут ошибаемся, Константин Васильевич. До сих пор с делами справлялись. Вот и успокоились слишком…