Неон, она и не он

Иногда серые облака меланхолии набегали на ясный и прозрачный небосвод ее осторожного воодушевления, и тогда все достоинства нового любовника вдруг разом меркли, как меркнет экран телевизора в отсутствии резервного питания, каким для нее могла быть любовь. Другими словами, в обновленной версии ее жизненной программы продолжали копошиться своенравные вирусы прошлого, способные обесточить их отношения. И все же, если не брать во внимание эти редкие душевные сбои, ровная и смешливая радость не покидала ее.

И вот уже выпал снег и почти миновал декабрь, а с ним и их медовый месяц, однако, судя по всему, запасы меда в его сердце нисколько не убавились: с какой стороны на него не посмотри, не нарадуешься. Постельное остервенение первых дней уступило место вдумчивой и кипучей страсти. Новое качество удобно устроилось среди краеугольных камней ее личности, разгладив последний напряженный мускул ее лица и по праву украсив его выражением королевского всезнайства.

Она объявила своим подругам о помолвке, чем взбаламутила доброе море их отношений. Все хотели видеть жениха, и она решила собрать их на Новый год у себя.

Однажды она ему сказала:

– Светка, подруга моя, рвется с тобой познакомиться. Ты уж, пожалуйста, будь с ней поласковее…

Пришла Светка, шумная, добродушная, с большими любопытными глазами и крупным ртом, от которого при улыбке разбегались всезнающие морщинки. Ровно и твердо, без той женственной пружинистой томности, которой, как чужому языку она никак не хотела учиться, Светка прошла на кухню, просверлила жениха ревнивым взглядом, но, кажется, ничего плохого внутри не обнаружила. Кроме того, она нашла, что невеста похорошела и стала как бы мягче. Эти две новости она распространила среди подруг, подогрев ими ожидания встречи.

Утром тридцатого декабря, не имея терпения ждать, он преподнес ей купленное накануне колье стоимостью пятнадцать тысяч долларов. Не то чтобы не придумал ничего лучше, а скорее вследствие безотчетного стремления вернуться в начало парижской страницы и вписать ее туда задним числом.

Резная змейка из белого золота удерживала четыре последовательные бриллиантовые вставки, за которые в свою очередь цеплялся тонкий каплевидный ободок, усеянный шестнадцатью сверкающими тем же сухим, колючим блеском розочками, а внутри ободка покачивался крупный аметист – звонкий язык его сердечного набата, сиреневое хранилище его упований. Что ни говорите, а мужской подарок – это либо аванс, либо благодарность женщине за захватывающие дух удовольствия. Приняв загадочный вид и пряча подарок за спиной, он торжественно объявил:

– Наташенька, дорогая, хочу преподнести тебе скромный подарок, который тебя не стоит, ибо ты у меня бесценна! Делаю это не потому что ты позволяешь себя касаться, а потому что ты есть и терпишь меня рядом с собой! Я тебя люблю! – закончил он, вручая колье.

Она сдержанно обхватила любопытными бледно-розовыми ноготками черную продолговатость футляра и, осторожно откинув крышку, впустила туда свет. Некоторое время она, не отрываясь, смотрела на обильное бриллиантовое сияние, а затем растроганно поцеловала жениха в предусмотрительно подставленные губы.

– Подожди, я сейчас! – вернула она ему футляр и убежала в комнату, где хранились ее наряды. Вернувшись в черном вечернем платье, она извлекла из красного бархатного лежбища его весомое признание в любви, встала перед зеркалом и приложила к груди. Он помог ей с застежкой и, склонившись, коснулся губами шейки. Она полюбовалась на свое отражение, порывисто обернулась, обняла его за шею и прочувствованно поцеловала. В ее порыве ему почудилось что-то болезненно похожее на благодарность Мишель. Она снова ушла и вернулась с мягким ярким пакетом.

– Я не знала, что тебе подарить и вот купила это… – протянула она ему пакет.

– Конечно, мой подарок гораздо скромнее твоего…

Он даже не стал смотреть, а прижал ее вместе с пакетом к себе:

– Наташенька, мне не нужны никакие подарки, мне нужна только ты!

– Ты все-таки посмотри, – потребовала она, освобождаясь от объятий.

В пакете оказались две дорогие рубашки и два галстука. Он тут же вспомнил, как присматривался к ним в Гостином дворе, где они побывали на следующий день после их первой ночи.

Вечером в спальной, перед тем как нырнуть к нему под одеяло, она меняла платья и, стоя перед зеркалом, прикладывала к ним украшение, приговаривая:

– Прелесть, просто прелесть!

Он наблюдал за ней из постели, словно присутствуя при колдовстве молодой ведьмы, что прикладывая к своему и без того прекрасному телу магические кристаллы, обретает их чистоту, сияние и гибельный соблазн. Каждое платье делало ее иной, оставляя все такой же пленительной. Листая себя, как увлекательную книгу, она меняла свой облик, характер, историю и от этого только здесь и сейчас познал он великую силу и мудрость моды. Глаза его сияли умилением, с лица не сходила глупая счастливая улыбка. Закончив примерку, она скинула сорочку, скользнула к нему и, прижавшись, сказала: