Неон, она и не он

Кажется, она зря переживала: судя по поцелуям, дело свое он знал. Уже в прихожей она оценила их пугающее волнение, постель же это только подтвердила. И очень жаль, что он не пропел свою песню до конца. Впрочем, с ее дефектом будущие ощущения имеют лишь сравнительно-познавательный характер. Она допила коньяк, поставила пустой бокал на столик и обернулась к нему. Их взгляды встретились, и по его глазам она догадалась, что он готов петь дальше. Выключив свет, она повернулась к нему и тут же оказалась в его объятиях.

На первый взгляд он не предпринимал ничего сверхъестественного. Но прикасаясь и прижимаясь к ней, он необъяснимым образом возбуждал в ней теплые быстрые токи, ласковые толчки, внезапную дрожь, что вместе сливались в напряженную симфонию ощущений. Он придавал своим ласкам такую же обстоятельность, полноту и неожиданность, какие отличают настоящую поэзию от простых междометий. Вот он припал к тому месту, куда любил забираться и Мишка, и Феноменко. И опять все по-другому. Ее согнутые в коленях ноги подрагивали, то распадаясь, то сжимаясь. Хотелось выгнуться и застонать. Господи, только не надо ее после этого целовать! Пусть он останется там и продолжает наполнять ее трепещущим светом и теплом! И он остался там и наполнял ее светом и теплом до тех пор, пока она, уступая незнакомому, подрагивающему желанию, впервые в жизни не потянула к себе ласкающего ее мужчину, как если бы, ухватив за края, натягивала на себя мягкое, теплое одеяло. И тогда он взял ее за руку и повел за собой.

Они зашли по колено в прозрачную воду, и там она стояла под жарким солнцем, пока он, зачерпывая полные пригоршни прохлады, опрокидывал их на ее кожу, готовя к глубине. Потом они забрались по пояс и долго шли, пока не погрузились по грудь, и она почувствовала первые признаки легкости. Он остановился и, припав к ее груди, смыл ее запах со своих губ.

«Какой молодец! – подумала она. – Как он все верно делает!»

Он потянул ее дальше, и она испугалась: «Боюсь!..»

«Не бойся, ведь я с тобой!» – обдал он ее темным пылающим взором. И она поверила ему и пошла с ним дальше. Когда вода дошла до горла, он взял ее за бедра и скомандовал:

«Теперь плыви!»

«Боюсь!» – пискнула она, но он уже толкал ее на глубину, и она, не чуя под ногами дна, забилась и… поплыла!

«Я плыву, я плыву!» – извиваясь и разбрасывая руки и ноги, тоненько повизгивала она, а он плыл рядом и снисходительно улыбался.

«Боже, она плывет! Сама плывет!» – низким грудным голосом прорычал дьявол у нее в груди.

Она испугалась, и тут же ей в рот попала вода. Она попыталась выплюнуть воду, но набежавшая волна толкнула ее в лицо, и она захлебнулась ею. У нее перехватило дыхание, она закатила глаза и, кажется, на миг потеряла сознание. Он был рядом, и она, ничего не соображая, обхватила его, раздирая ему ногтями спину. Он же, вместо того чтобы подобно дельфину вынести ее на берег, вдруг сложил руки над головой и отпустил себя вместе с ней в пучину, прямо к центру земли. И там она, сотрясаемая судорогами асфиксии, вдруг услышала рядом с собой тонкий жалобный крик, словно у того, кто кричал отнимали жизнь. Но кто же это так тонко и жалобно кричит? Неужели он? Неужели ему так больно? Но почему же больно? Ведь это так сладко и бурно, так страшно и чудесно, что стискивает горло и перехватывает дыхание! Как смешно он кричит! Взрослый мужчина не должен так кричать! Пожалуйста, не кричи! Пожалуйста, уйди от меня, это невыносимо! Нет, подожди, не уходи! Нет, уйди, я больше не могу, не могу, не могу!.. Нет, останься, не уходи… не уходи, мой голубчик, не уходи… печальна жизнь мне без тебя… не уходи, прошу тебя, не у-хо-ди-и-и…

«Боже мой, неужели это кричала я?»

– Наташенька, родная, почему ты плачешь? – услышала она. – Я сделал что-то не так?

39

Пошлость, как и разврат, приходит вместе с пародистами.

Скажут про него: «Он слаб, он смешон, он нетипичен, он надуман». Скажут так и будут неправы, ибо он выше их и недоступен их костлявым локтям и грязным языкам.

Есть полотеры и есть полосёры.