Неон, она и не он

Ужин состоялся в знаменитой La To u r d’Argent, места куда были заказаны заранее. Собралась компания прожженных, циничных, остроумных крючкотворов со всей Европы и потеснила свое постатейное существование едкими шутками, поучительными историями, острыми саблями мнений, мудрым разочарованием и неумеренными комплиментами в ее женский адрес, на что Феноменко всякий раз напоминал, что у нее имеется еще и адрес профессиональный, не менее достойный и лестный. Каждый из присутствующих почитал за удовольствие к ней обратиться, и она по мере своих английских сил отвечала, иногда прибегая к помощи любовника, если мысль была слишком уж заковыристой. Когда она брала бокал, Феноменко тихо напоминал ей об умеренности. Видя в его заботе корыстное беспокойство, она про себя отвечала ему: «Не волнуйся, будет тебе сладкое…» Впрочем, если бы она присмотрелась внимательно, то обнаружила бы в его глазах неподдельное самоотверженное участие, свойственное мужчинам в самую раннюю пору обладания женщиной, когда они подобны грозным и нежным орлам, раскинувшим крылья над своими подругами. Ко всему прочему следует добавить, что знаменитая утка в собственной крови ей не понравилась.

Париж любит влюбленных и ненасытных.

Они возвращались в отель на такси, и каждый из них думал о том, что их там ждет. И если мужское предвкушение не нуждается в представлении, то ее смирившееся вроде бы море чувств имело своим дном такие монолиты, которые, однажды вздохнув, могли легко его взбунтовать. А между тем все, что ей было нужно – это выбрать из двух императивов один: «Нельзя целоваться (и все такое прочее) без любви» или «Можно целоваться (и все такое прочее) без любви». Устранить, так сказать, внутреннюю коллизию между экзистенциальным опытом и химерами идеального. И тогда ее воля избавилась бы от разрушительной амбивалентности и подчинилась бы смиреной гармонии неизбежности. Проще говоря, следовало плюнуть на все и жить с новым любовником, пользуясь его расположением. А если он, к тому же, сможет подарить ей оргазм, то оно стоит того, чтобы нарушить самый нравственный императив!

Сбросив на ходу пальто и пиджак, он вместе с ней прошел в ее комнату, где лаская голодным взглядом, помог освободиться от ее нового пальто. Она не стала испытывать его терпение и не пошла в ванную.

«Пусть целует меня немытую… Может, его тоже стошнит…» – мелькнуло в ней мстительным сполохом.

Покружив по комнате, она потушила свет, встала перед ним живой черной тенью и велела себя раздеть. Сдерживая суетливое нетерпение, он освободил ее от платья и скинул мягкие оковы лифчика. Затем, прижав ее к себе спиной и целуя в плечи и шею, принялся твердыми ладонями тискать грудь, оглаживать живот и дерзко нарушать беззащитную границу колготок. Она стояла, опустив руки и не испытывая ни малейшего трепета. Неужели проститутки такие же безразличные? Он подхватил ее на руки и уложил на широкую, словно площадь кровать. Затем торопливо обнажился и присоединился к ней.

С каким-то отстраненным любопытством наблюдала она за голым мужчиной у себя в ногах, словно дело касалось не ее тела. Смотрела, скосив глаза, как с затяжным наслаждением стягивая с нее колготки, он истово и протяжно целовал обнажавшиеся бедра, как двигались волосатые рычаги его рук, как черной мишенью на бледном жирном теле мелькала волосатая грудь, как подрагивал у живота его вздернутый черный бивень. Смотрела, как он, раздвинув ее ноги, устраивался в завоеванном пространстве, а затем с легкими поцелуями подбирался к ее цитадели, чтобы предпринять имитацию штурма. Смотрела, как на фоне смешно отставленного зада шевелится его макушка, пока он чавкал, погрузив в нее лицо.

«И как ему только не противно!» – брезгливо скривилась она.

Он укусил ее, она дернулась и тихо ахнула. Возможно, он сделал это намеренно, а может, просто увлекся. Решив ускорить события, она потянула его к себе. Он нехотя оторвался от лакомства и, мазнув по пути скользким ртом по ее животу и груди, впился в ее губы.

«Господи, неужели я так ужасно пахну?» – покоробленная гадливым засосом, задохнулась она. Не выдержав, она освободилась, перевела дух и, быстро осушив запястьем губы, велела: «Иди ко мне!» Лишь оргазм интересовал ее сейчас. Он заворочался, пристраиваясь, и она помогла ему поймать цель. Его первичные половые признаки оказались весьма внушительными. Странно, что она не почувствовала этого прошлой ночью. Впрочем, ей, пьяной и страдающей, было тогда не до того. Оказалось, что он недостаточно разогрел ее равнодушие, и пока его глубиномер продирался ко дну, она несколько раз дергалась и останавливала его.

«Больно! Подожди! Ты такой большой!» – давилась она шепотом, не догадываясь, что необыкновенно его этим возбуждает. Кончилось тем, что он, едва достигнув дна, задергался, обмяк и, навалившись на нее всем телом, с досадой пробормотал:

«Да что же это такое, а…»