Неон, она и не он

Сбегав в прихожую, он вернулся, сел на место и положил на середину стола кольцо. Она рассмеялась, помедлила и королевским жестом протянула ему руку. Он привстал, поцеловал ее гордый пальчик, надел на него кольцо, и прижался к нему щекой. Затем вскочил, обошел стол и склонился над ней. Она подставила губы, и они нежной печатью скрепили реставрацию отношений.

11

Отправив его в ванную, она прошла в спальную, и пока он отсутствовал, приоткрыла окно, разбавила морозным воздухом густой синтетический дух недельной выдержки и замела следы поспешного отъезда. Разобрала постель, приготовила полотенца и, приложив холодные ладони к щекам, еще раз посмотрела на кровать, чувствуя, как родившийся в паху жар растекается по телу и туманит голову.

– Ложись, я сейчас, – встретила она его на полпути к ванной, коснувшись на ходу рукой.

Страдая от тугой дрожи, он прошел в спальную, разделся и лег, ежась на остывшем ложе и пытаясь согреть холодные пальцы, подсунув их под голые ягодицы. Внутри него протяжно и беспорядочно настраивался оркестр, и его изнывающей на пульте живота дирижерской палочке не терпелось приступить к исполнению патетической симфонии в обновленной редакции. Он смотрел, как прекрасная муза закрывает окно, задергивает штору, сбрасывает халат, откидывает одеяло, и чувствовал, как от творческого восторга темнеет в глазах. Она скользнула к нему и прильнула влажным бугорком.

– Бр-р! Холодно как! – подрагивая, пожаловалась она.

Страшась, что неистовый ураган вот-вот вырвется наружу, он набросился на нее, растерявшуюся, и словно дорвавшийся до теста пекарь принялся судорожно мять ее тело. Высокий оркестр умолк и вместо него запела-закипела безрассудная животная струна. Его хватило на короткий бурный штурм, в конце которого он впервые за то время, что был с ней, застонал. Небывалые доселе конвульсии сотрясали его, выталкивая наружу утробные, болезненные звуки. Смущенная неожиданным темпераментом жениха, она прижимала его к себе и успокаивающе гладила по спине, ощущая, как судорожные подергивания его бедер отдаются у нее в животе. Тяжкий напор его тела неприятно напомнил ей ужасную сцену, что случилась у нее с Феноменко. Все вышло также грубо и беспардонно, с той лишь разницей, что делалось с ее согласия. Привалившись щекой к ее голове, он ослаб и затих.

«Вот это да! – думала она. – Оказывается, он тоже может быть грубым! Интересно, мог бы он меня изнасиловать, если бы я ему отказала?»

Наконец он тяжело опрокинулся с нее, да так и остался лежать рядом.

– Ой-ой-ой! – сжав ноги, тут же спохватилась она и, дотянувшись до полотенца, сунула его под одеяло. Некоторое время она молча возилась, напрягая шею и отрывая от подушки голову и, наконец, произнесла со смешливой иронией:

– Господи, да у меня там целое море!

– Наташенька, я страшно соскучился, – уткнувшись головой в ее плечо, слабым голосом пояснил он.

– Противный мальчишка! Я, между прочим, тоже соскучилась! – капризно отвечала она. Стоит ли говорить, что он соскучился по ней, а она по оргазму.

– Потерпи, пожалуйста… Совсем немного… – виновато бормотал он ей в плечо.

– Что же мне еще остается! – дразнила она его напускным разочарованием. – Ладно, не переживай. Расскажи лучше, как ты тут без меня жил…

И он, нащупав ее руку и тщательно подбирая слова, сообщил ей про то, какие муки одиночества претерпел. Про голый озябший берег и беспечную аномалию голубого и серого, которые, несмотря на крайнюю разницу характеров, не могут существовать одно без другого. Про иней на деревьях, подрумяненных красноватыми лучами солнца, и про обманутые недавним теплом почки на ветвях. Про свой разорванный на тоскливые куски сон и безрадостные пробуждения, про сосредоточенное курение на виду сиятельного месяца, алмазной кромкой царапающего темное стекло ночного неба…

– Знаешь, не дай бог, когда тебя обижает любимый человек! – закончил он свой любовный отчет.

– Ах, вот как! – решительно облокотилась она на подушку. Он осторожно сделал то же самое. – А как же ты сам? Говорил, что любишь, а оказывается, я у тебя и вульгарная, и нечуткая, и такая же недалекая, как все твои женщины! И ты пожелал мне счастливо оставаться, и гордо хлопнул дверью, хотя я тебя и не выгоняла…

Он не знал, куда девать красное лицо. То чугунное и пыхтящее, что неделю назад подобно паровозу влекло за собой голубой вагон его благородного негодования, сегодня превратилось в нечто вздорное и эфемерное.