Неон, она и не он

– Нет, Наташенька, нет, моя дорогая! Мне даже приятно! – улыбнулся он и, пользуясь близостью, обхватил ее бедра и прижался головой к животу, торопясь обнаружить и втянуть ее запах, но ощущая вместо него терпкий сладковатый аромат нежно-голубого ворса.

– Нет, погоди! Их надо обязательно чем-нибудь обработать! – склонившись, растерянно разглядывала она протяжные следы своего безумия с ало поблескивающими бусинками на рваных краях.

«Да что же это такое со мной было, если я даже не помню, что творила!..» – вдруг испугалась она того разрушительного свойства, которое в ней открылось.

– Пойдем скорее на кухню! У меня там календула есть! – волновалась она, доставляя ему своей заботой невыразимое удовольствие.

Пришли на кухню, она приготовила пузырек и вату и скомандовала:

– Поворачивайся!

Он, извернувшись, высвободил руки из рукавов, спустил халат на бедра и послушно подставил спину. Она приложила ватку к коже – он не издал ни звука, только повел спиной.

– Очень больно? – участливо спросила она.

– Ерунда! – мужественно отвечал он.

Она осторожно обрабатывала довольно глубокие царапины. Пальцы ее, утопая в его чистой ровной коже, не встречали молчаливого отпора мышц, отчего спина его на ощупь выглядела полноватой и без малейших признаков брутальности. Тогда как ЭТО у него получается?

– Извини меня, я больше так не буду! – закончив процедуру, состроила она виноватую гримаску.

Он потянулся к ней за поцелуем, она же в ответ быстро ткнулась в его губы, тут же отошла и захлопотала.

– Что бы ты хотел съесть? – спросила она.

«Тебя!» – подумал он, любуясь ее новым домашним видом. Подумать только – их халаты наброшены на голое тело, и стоит только протянуть руку…

– Какой-нибудь бутерброд, если можно! – ответил он, усмиряя жаркую волну крови.

Она порхала, расставляя на столе мясо, хлеб, масло, сыр, маслины, нарезанные огурцы и листья салата, не забывая при этом унять ворчание чайника и заварить чай. Он предложил помочь, но она усадила его, сказав с напускной строгостью:

– Сиди и не мешай!

Наконец все было готово.

– Прости, что так мало. Не запаслась. Не рассчитывала! – улыбнулась она с волнующим намеком, заставив его вновь изумиться чудесной внезапности их близости.

Он набросился на еду и съел три бутерброда, запивая их маленькими глотками чая. Она, поставив локти на стол и держа бутерброд обеими руками, с озорным удовольствием откусывала от него маленькие кусочки и красиво ела, поглядывая на любовника. Ниспадающие голубые рукава обнажали ее тонкие нежные запястья.

– Спасибо, Наташенька! – закончив, поблагодарил он.

– Посиди в гостиной, пока я уберу, – велела она.

Он встал, прошел в гостиную и сел там на диван напротив фотографии покойного жениха, прислушиваясь к неутихающему сердечному мятежу. Прежде было иначе: добившись своего, он успокаивался и благодушно ждал, когда неторопливое желание наполнит его сморщенные кожаные мехи. В этот раз его желание явно и неутомимо обгоняло его мысли.

Она появилась в гостиной и поинтересовалась:

– Ты, кажется, хотел послушать Рахманинова…

– Да, да, если можно! – с энтузиазмом откликнулся он.

Она нашла среди россыпи дисков нужный и вставила его в музыкальный центр, что располагался под фотографией. Затем подошла и села рядом с ним.

– Это называется Прелюдия D flat major… – не глядя на него, объявила она.

Вытянув руку с пультом и запустив запись, она бросила пульт рядом с собой и сложила руки на коленях. Он накрыл ее руку своей – она не пошевелилась. Так они и сидели, пока возбужденная лавина звуков славила долгожданное событие. Со стены напротив смотрел на них с ободряющей (с одобряющей?) улыбкой ее покойный жених.

Музыка кончилась, и она, не дожидаясь, когда он решится нарушить границу прямо здесь, на диване, резко встала.

– Поздно уже. Пойдем спать, – объявила она. И добавила с коварной наивностью: – Или, может, хочешь, чтобы я постелила тебе на диване?

Он с укором взглянул на нее и ответил мягко, но убедительно:

– Если можно, Наташенька, я хотел бы спать с тобой.

– Хорошо, – покраснела она. – Иди, я сейчас приду!

Он ушел, и она отправилась в ванную, чтобы дать ему возможность раздеться и лечь, а не обнажаться друг у друга на виду, к чему она еще не привыкла. В зеркале отразилось фарфоровое сияние глаз ее двойника.

«Все! Теперь ты больше не резиновая кукла!» – обратилась она к отражению, гордым жестом поправляя волосы.