Читаем Неон, она и не он полностью

На следующий день они поужинали в ресторане на Невском, после чего он проводил ее до дома на Московском, где она жила с родителями после развода. Почти каждый вечер в течение трех недель он заезжал за ней и ждал во дворе, когда она спустится, и они отправятся ужинать. Иногда во время ожидания в одном из окон ее квартиры шевелилась и слегка отходила в сторону белая занавеска. Когда они возвращались поздно, то смотрели на ее окна, и если свет, слабый соперник белой ночи, горел в них, она говорила: «Родители еще не спят…»

За это время они много узнали друг о друге и в отстраненном магнетическом общении находили, кажется, больше удовольствия, чем в скоропалительной телесной близости, которую не спешили испробовать. Ни в одной женщине он не находил раньше такого сочувственного, искреннего отклика своим мыслям, наблюдениям, убеждениям и предубеждениям, то есть, тому нагромождению личных истин, что скапливаясь и не имея движения в чью-либо сторону, тяготят и мешают, словно зубная боль.

Например, он говорил, что за последние пятнадцать лет у нас произошла подмена литературы прошлого макулатурой будущего. Что коммерция не оживила литературу, как кое-кто надеялся, а напротив, сделала из нее выгребную яму, над которой жужжат бесталанные мухи. Мало того, что нынешние тексты в большинстве своем похабны и неаппетитны, они к тому же напыщенны и безмозглы.

Да, соглашалась она, но что могло бы заставить нынешних писателей писать достойные вещи, а широкую публику их читать? Возможно, полное и решительное исчезновение электричества. Но поскольку такая возможность в обозримом будущем исключена, придется либо смириться, либо искать отрады в классике.

Нет, конечно, попадаются старательные и добросовестные, говорил он, которые пытаются следовать канонам, а не разрушать их варварским образом. Пишут они хорошо, грамотно, но слишком правильно, как пишет человек, раз и навсегда привязанный к привычным значениям слов. И от этого их мир плоский и бесцветный. Текстом должна править извлеченная из жизни сущность. Иначе это не литература, а деревенские посиделки под лозунгом «А вот еще был случай…»

И это тем более досадно, подхватывала она, что целью всякого искусства является когнитивное редактирование действительности.

Да, соглашался он, неотредактированная действительность невразумительна и неэстетична. Тем более, когда материал, взятый из жизни, возвращается ей в извращенном виде.

Про эстраду и говорить нечего, продолжал возмущаться он. Эти кошачьи голоса, эти силиконовые песни!

А самое печальное, подхватывала она, что для того, чтобы привлечь внимание к классике, ее облачают в шутовские шоу-наряды!

Есть все же тайна в отзвуках горного эха, от которого тает и светлеет душа. Ведь эхо – это отзыв параллельного мира…

Через три недели он привез ее в свою, свободную от родителей квартиру, и она просто и без ужимок легла с ним в постель, доставив ему наслаждение не столько бурное, сколько нежное. Тело ее, складное и гибкое, отличалось умеренной худобой, отчего обнаженная она напоминала подростка на пороге набухания. Природная бледность ее лица проступала даже тогда, когда питерская бледность сменялась у нее легким загаром. Черные, волнистые, разделенные на обе стороны и схваченные в узел волосы, как воплощение ее уравновешенной нервности, наполовину закрывали ушки (единственное розовое подтверждение ее не королевского происхождения), оставляя на обозрение совсем маленькие мочки, которые она из-за невозможности сдать в аренду крупным серьгам, уступила крошечным сережкам. Он любил подшучивать над их розовой ломкой миниатюрностью, играя с ними губами и покусывая. У нее были узкие бедра и маленькая грудь. Возможно, она стеснялась отсутствия у себя весомых признаков женственности, однако он находил, что ее прелести выглядят очень утонченно и трогательно, и убедительно пользовался ими, когда наступало время.

Не ревнуя ее к прошлому, он никогда не спрашивал, каков был ее муж и почему они разошлись, но про себя заметил, что дело, скорее всего, было не в постели, поскольку вела она себя там совершенно нормальным образом, если понимать под этим следы от вонзаемых в него с глухим стоном ногтей. Наверное, постель для нее оставалась единственным местом, где человеческое тело, будучи для всякого врача вместилищем скорбей и болезней, способно было приятно удивлять. Она никогда не преувеличивала свою страсть, обходясь без картинных стонов, каким следуют многие женщины, отпуская поводья и пришпоривая бока невостребованной стыдливости. Стоны, рвущиеся наружу, она умудрялась загонять вглубь.

Перейти на страницу:

Похожие книги