Неон, она и не он

За толсто шуршащими тетками, за неопрятными, озабоченными мужиками, за мамашами с прицепами-детьми и стариками-тихоходами, посреди одушевленного парка, под непросыхающим сердечным небом, со дна терпения, из глубины ожидания, вопреки логике и здравому смыслу – там, далеко, где невозможно различить чужого лица маячил его черный силуэт. Бедное сердце, как трудно ему достучаться до олимпийского спокойствия!

Она с неуместным волнением следила за его приближением, и широкая сырая аллея накрепко соединила ее с надвигающимся мистером Икс. Когда стало невозможно скрываться, она перебросила сумочку с одного плеча на другое, приладила ее повыше приталенного бедра, подтянула перчатки, поправила шарфик, лацканы и воротник пальто – словом, привела себя в сосредоточенное состояние, как это делает перед боем солдат. После чего попыталась напустить на себя беспечную независимость – сделала вид, будто рассматривает сгущенную зелень зябнущих кустов. Сначала по левую руку от себя, затем, быстро переведя взгляд, сравнила ее с такой же зеленью справа. И пока она этим занималась, расстояние между ними сократилось до решительного. И тут он вместо того, чтобы освободить проход, предоставив ей самой решать – задержаться, если он обратится к ней, или пройти мимо – встал поперек ее пути, всем своим видом излучая светское радушие, которое невозможно было миновать. Обнаружив, что сама идет к нему в руки, она растерялась, замедлила шаг и, всеми силами стараясь сохранить напускное безразличие, остановилась в метре, вопросительно глядя на него и про себя порицая за дерзость. Впрочем, он сделал именно то, чего она сама желала.

– Как замечательно увидеть вас вновь! – непривычно приветствовал он ее низким бархатным голосом, не торопясь уступать дорогу. Она, вместо того, чтобы ответить, рассматривала его, выискивая дефекты.

Русская порода – это отсутствие породы. Есть, конечно, своеобразие, особенно заметное у молодых. Например, мягкость и расплывчатость черт. В свою очередь, взрослые лица, как русский пейзаж – широки и запущены. И если бы не женщины, украшающие своей иконописной метафоричностью косноязычие мужских черт, да не характер – истинный скульптор русского лица, неизвестно, во что бы эта порода превратилась.

Ну да, он действительно не был красив, хотя достаточно вытянутое, полноватое лицо его с бледной сухой кожей имело приятные черты. Высокий в залысинах лоб, правильной, разумной формы голова и скромные уши. Выступающий овал подбородка подпирал приветливый, без малейших признаков самодовольства рот. Он вовсе не был похож на дерзкий луч солнца среди хмурых туч – приятное, живое лицо, не более того. Вот только глаза – умные, напряженные и восхищенные, были там главными, придавая значение всему остальному.

Она молчала, не зная, как себя повести: не готовая к радушию, она, в тоже время, опасалась излишней сухостью потушить восхищенный блеск его глаз. Видя, что она не отвечает, он заторопился и напомнил, что они виделись здесь накануне.

– Ах, да, припоминаю! – наморщила она лоб и разыграла вежливое снисхождение: – И что же?

Он забормотал, что посчитал это достаточным поводом заговорить с ней, но если она против, то пусть скажет – он тут же уйдет. Лицо и голос его окрасились покорностью, и он отступил, освобождая путь. Она вслушивалась в его правильную речь, удивляясь непривычному узору слов, сплести который под силу только искушенному притворству или неподдельной деликатности. И то, что он как бы отпускал ее на самом пороге знакомства, было к лицу и тому, и другому. Интересно, что бы он стал делать, если бы она пошла дальше?

«Ну уж нет, дружок! Теперь доиграем до конца!» – прибирая власть к рукам и чувствуя себя на пороге открытия, решила она и спросила, что он собирается делать, если она согласится. Он воспрял и стал умолять ее дать ему шанс.

«Интересный, однако, тип!» – разглядывала она его, пытаясь понять, кого ей послала судьба и с какой целью. Выбор, собственно говоря, был невелик: перед ней либо опытный соблазнитель, либо простодушный романтик. Если с первым все ясно, и в его незатейливой сущности можно будет довольно скоро убедиться, то второй если и мог считаться подарком судьбы, то весьма на ее взгляд скуповатым. Неужели она не заслужила большего? Само появление его, обставленное с изощренным режиссерским вкусом, ей хотелось бы считать вторым актом единой со сном пьесы. Иначе, к чему этот сон, эта пронзительная мечта о любви? Значит, тот, кто послал ей сон, а теперь и его продолжение во плоти считает его лучшим для нее выбором? Но если эти глаза лгут, то, боже мой, на кого же ей тогда уповать?

– Ну что же с вами делать… – продолжила она, небрежным тоном скрывая донимавшие ее сомнения. – Я так понимаю, что даже если я попрошу вас не мешать, вы все равно будете приходить сюда и приставать с вашим предложением!

– Не сомневайтесь! – как ребенок радостно засмеялся он.

– Да вы, оказывается, просто назойливый тип! – сказала она скорее с иронией, чем с порицанием.