Неон, она и не он

К трем часам дня голод пополам с тошнотой встал у нее поперек горла, и она отправилась к себе на Васильевский, где запаслась продуктами, в том числе двумя бутылками красного вина. Пировать с Феноменко она не собиралась, также как и растягивать сомнительное удовольствие: никаких нежностей, засосов, обнаженки, раскидистых поз – только равнодушное протокольное соучастие. Она впустит его в себя, чтобы его семенем, как динамитом сокрушить те воздушные замки, что возвела себе на беду, после чего приступит к новому строительству, и это будет ее новая жизнь – холодная и расчетливая.

Пока она добывала продукты, голод сменился легким нытьем желудка и, вернувшись домой, она с трудом проглотила несколько ложек куриного супа, который приготовила два дня назад, забыв посолить. Отодвинув тарелку, она сидела с отсутствующим взглядом, перед которым теснились видения предстоящей случки. Вот она тушит свет и забирается под одеяло, и Феноменко тут же накидывается на нее, нетерпеливо мнет ее тело, сопит, наваливается и… Она тряхнула головой – видения исчезли.

«Какой кошмар! – ужаснулась было она, но тут же отступила: – Да пусть делает, что хочет… Чем хуже, тем лучше…»

Поначалу она даже хотела обставить спектакль в символическом вкусе, то есть, явиться в спальную в свадебном платье и дать себя раздеть. Почему-то она думала, что флюиды мести, которые будет излучать в это время антенна ее тела, обязательно ЕГО достигнут. Но потом решила, что любимой ИМ золотисто-шоколадной комбинации будет достаточно. Палача же она встретит, как есть: в джинсах и сером свитере с широким воротом. И нужно будет побольше выпить. А завтра она позвонит этой самоуверенной правозащитнице Светке и между делом сообщит, что переспала с другим мужчиной. Можно не сомневаться, что новость достигнет нужных ушей и если не убьет, то сильно покалечит!

Близился назначенный час, и смутное волнение, чьи размеры еще утром не превышали белой точки на черном листе ненависти, набирало силу. В отличие от лавы плотского возбуждения, единственный родитель которой есть вулкан страсти, волнение ее происходило от противостояния злой одержимости и какого-то непонятного ей порицательного категорического чувства – так сходятся в душе два континента, сминая края и рождая горы сомнений. Вот эти горы и следовало залить вином до самых вершин, чтобы самопринудительная природа предстоящего насилия не стала ей совершенно очевидной.

Она извлекла из узла халат жениха, отряхнула и повесила в ванной: пусть остатки ЕГО ауры корчатся в оскорбительном брутальном поле соперника!

52

В семь часов с назойливой точностью позвонил бывший владелец халата, а через пятнадцать минут явился Феноменко.

– Извини, Наташенька! – потянулся он к ней с порога губами и розами. – Еле вырвался!

Она молча приняла цветы и подставила щеку.

– Сто лет у тебя не бывал! Очень рад, что ты про меня вспомнила! – говорил он, снимая широкое длинное пальто, пиджак и вставляя ноги в тапочки жениха. – Куда идти? – подхватил он пакет, озираясь.

Она повела его на кухню. Там он извлек из пакета и водрузил на стол бутылку «Шато Марго», после чего огляделся:

– А у тебя тут все по-старому!

– Да, почти, – отозвалась она, выставляя на стол тонкие певучие бокалы, хрустальную полусферу с фруктами, вазочку с ворохом конфет в ярких скрипучих одеждах, крошечные тарелочки для случайных отходов, пару десертных ножей и розовые салфетки. Подтолкнув ему штопор, сказала: – Открывай!

Он ослабил галстук, открыл вино и наполнил бокалы. Сели.

– За тебя! – поднял он бокал, и хрустальный колокол в ее руке отозвался тем же звоном, как если бы звонарем был отлученный от ее церкви жених. Она крупными глотками выпила вино до дна и отставила бокал. Феноменко же пил, не торопясь, и выпил лишь до половины.

– Ну, что у тебя, рассказывай! – велел он деловито.

Неприязненно взглянув на него, она сказала:

– Ты украл у меня жениха…

Он ничуть не удивился и живо откликнулся:

– А он украл тебя у меня!

– …И поэтому должен на мне жениться! – заключила она, и по ее лицу невозможно было понять, шутит она или нет.

– Ты думаешь? – с сомнением произнес он, потянулся за бокалом и прикрылся им.

– Если ты, конечно, честный человек… – сказала она, глядя, как он целится в нее ножкой бокала.

Он медленно допил вино, приложил к губам салфетку и, прищурившись, ответил со сдержанным вызовом:

– Я честный человек…

– Тогда наливай! – с дурашливой бесшабашностью велела она.

– Ты куда-то спешишь? – с иронией спросил он, наполняя бокалы.

«Да. В кровать…» – подумала она, а ему сказала: – Нет! С чего ты взял?

– Разве «Шато Марго» так пьют…

– Ну, хорошо, с возвращением! – протянула она ему навстречу бокал.

Что-то изменилось в его обращении. Куда-то делся нетерпеливый напор, не полыхали, как бывало, желтым масляным светом глаза, а в движениях появилась ленивая медлительность. В нем не чувствовался плотский голод, и здоровая похоть не оживляла его лицо лихорадочной предупредительностью. С плебейской непочтительностью опустошив бокал, она примирительно сказала: