– …И все же ты права – я должен был бороться за тебя. Должен был что-то делать – что-то экстраординарное, нечеловеческое… Но тогда, глядя на твое счастливое лицо, я с ужасом думал: «Вот кто ей нужен, не я!» И потом, эти твои чужие, безумные глаза! К тебе невозможно было подступиться!
– Димочка, прости меня, прости! – неловко изогнув шею, покрыла она поцелуями его лицо. – Ничего не было, ничего! Клянусь тебе! Да, он приставал, даже лез целоваться, но бог меня удержал!
– Ну вот, – спокойно сказал он, – я как чувствовал…
– На меня нашло какое-то помрачение, но, слава богу, я вовремя опомнилась! – торопилась она и вдруг осеклась: боже мой, ведь все, что она тут лепечет – ложь, ложь и еще раз ложь! Как это – сама ничего не поняла? Как это – ничего не было? Это что за помрачение такое? Какой такой бог ее удержал? Так уж и опомнилась? Полно, бэби! О женихе ты тогда думала меньше всего! Не думаешь о нем и сейчас, а думаешь лишь о нарушенном ходе брачных часов, которые необходимо подвести и запустить любым способом!
На деле все было гораздо проще и похабнее, и стоило американцу повести себя по-другому, и ничего того, что есть сейчас, не было бы. Не было бы ни примирения, ни готового для тебя на всё жениха, ни его самоотверженных глаз, ни мягкого уютного тепла постели, ни твоего победного удовлетворения, ни тебя самой. А были бы упоительное помешательство и гипнотическое безволие, истерическое русское обожание и снисходительное заморское обхождение, перепачканный спермой рот и ненасытное к тому принуждение, парад извращений и беспрекословное послушание, пронырливая фальшивая флейта и ее трусливое бегство. Было бы злое отрезвление, рыдающее одиночество, сердечное пепелище и позор, позор, позор… Так что, my darling, благодарить надо не бога, а оплошавшего американца!
Правда была так жестока и очевидна, что протестуя против нее, она судорожно прижала к груди его голову и вдруг с замиранием подумала, что есть единственный способ загладить свою вину перед ним здесь и сейчас. Она освободилась, заставила его лечь на спину и напряженно шепнула:
– Закрой глаза, не смотри…
Откинув одеяло на край кровати, она развела по сторонам его руки, затем легла на него и, вручив его губам многозначительный аванс, медленно заскользила по его телу вниз, отмечая путь мелкими легкими поцелуями. Но вместо того, чтобы попасть ТУДА кратчайшим путем, она в смятении принялась кружить по его груди, захватывая плечи и бока и не торопясь обнаружить вектор своих намерений. И все же ей пришлось это сделать и, покинув ребристую арматуру грудной клетки, она отпустила пересохшие губы на его замерший живот. Таким же замысловатым путем она спустилась до его впалой середины, но дальше спуститься не смогла. Протяжно поцеловав его в аккуратное ампутированное воспоминание о пуповине, она вернулась к его губам, после чего сползла с него и откинулась на спину.
«Не могу!» – разочарованно призналась она себе, прислушиваясь к негаснущему отпечатку того горячего, нетерпеливого существа, что уже почти упиралось ей в подбородок. Да, что бы она ни думала, а виноватой щепетильностью любовь не заменить!
Он оказался решительнее и словно в упрек ей повторил ее путь в тех же траекториях, достигнув пушистой мишени и заставив ее изгибаться и царапать простыню вместо себя. Когда скользнув нежным миражом сквозь щель окна, ее горячая испарина облагородила мир, она решила загладить свою вину по-другому и сказала:
– Димочка, я бесконечно виновата перед тобой и готова выйти за тебя замуж хоть завтра, если ты, конечно, не передумал…
К ее удивлению, он не проявил того восторга, на который она рассчитывала, а взяв ее руку в свою, ответил после некоторого молчания:
– Ты ведь знаешь – это то, о чем я давно мечтаю… Но сейчас, мне кажется, будет лучше в первую очередь для тебя, если мы подождем еще… ну, скажем, полгода… Ты понимаешь, что я имею в виду?
– Нет!
– Завтра мы поженимся, а послезавтра ты встретишь похожего на НЕГО не только фигурой, но и лицом, и тогда последствия будут куда ужаснее, чем если бы ты была свободной…
Услышав его отказ, она, как ни странно, испытала облегчение. О том, что инфекция владимиромании не изведена до сих пор, ей только что поведал неудачный опыт самоуничижения.
– Значит, ты от меня отказываешься… – на всякий случай упрекнула она его.
– Наташенька, обещаю – если ты снова себя заколдуешь, я буду рядом с тобой до тех пор, пока ты не прогонишь меня окончательно!
– Хорошо, пусть будет так! – с напускной неохотой согласилась она и первая его поцеловала. О том, что американец ее нашел и об операции по его нейтрализации она ему, разумеется, не сообщила.
На самых задворках разговора, перед сном, он упомянул о поездке в Кузнецк, намекнув на свое безжизненное состояние и дважды похоронное настроение, чем добился нового приступа ее жалости и вины.
И ни слова о том, что он ей изменил – вот уж тут он не виноват!
38