Неон, она и не он

Жених вылез из воды и, оставляя на горячих серых камнях быстросохнущие следы, подошел и пристроился на плитах рядом с ее лежаком. Она села и вдруг насмешливо спросила, отведя лицо в черных очках:

– Скажи, как, по-твоему, я еще ничего?

Его брови поползли вверх.

– Наташенька, что ты такое говоришь?! – задохнулся он от негодования. – Ты не просто «ничего», ты лучше всех!

– Я так и знала, что ты это скажешь! – разочарованно улыбнулась она. – А если честно?

– Честно? Хорошо! Только не обижайся! – притворно нахмурился он. – Вот смотри: ты видишь этих девчушек?

– Да, и что?

– Премиленькие, не правда ли? Складные и гибкие, и пластика кошачья, и формы у них выдающиеся, и личики смазливые! Кажется, что еще мужчине нужно? А если приглядеться? Зад либо великоват, либо тощ, плечи покатые, либо опущены, бедра и талии заплыли, либо суховаты, голова растет не вверх, а вперед, рост либо мал, либо велик – словом, то недолет, то перелет. Тут и микробикини не помогут! Нет, конечно, для невзыскательного мужчины они очень даже хороши, но у меня своя мерка…

– Хм! Интересно! И какая?

– Лично я смотрю на женщину сбоку и мысленно провожу вертикальную линию через ее плечо и косточку на ступне. Так вот, линия должна поделить тело приблизительно поровну, а грудь и попа должны выступать на одинаковое расстояние. И это, заметь, не тогда, когда тебя попросят распрямиться, подобрать тут, выпятить там, а в естественном, так сказать, состоянии. Уверяю тебя, среди тех, кого мне довелось наблюдать, мало кто подходил к этой мерке. У тебя же врожденная осанка, пропорции и пластика художественной гимнастки. Я уже не говорю про твое божественное лицо…

– Дима, Дима! – смутилась она.

– …Короче говоря, эти девочки волнуют, пока молоды – ты будешь волновать всегда! – внушительно завершил он.

– Спасибо, Димочка! – покраснела она и потянулась, чтобы его поцеловать. – Ты, как всегда, любезен! Сознайся: ты это все придумал, чтобы меня утешить?

– Я ничего не придумал!

– Тогда красиво соврал…

– Если и соврал, то совсем немножко…

– Интересно, в чем?

– Твоя попа выдается несколько больше, чем грудь, но мне это безумно нравится!

– Нет, это ужасно! – снова покраснела она и подумала: «Ах, какой он хороший, славный, милый лжец!»

Он продолжал стоять коленями на каменной плите, не подавая виду, что она для этого не приспособлена. Невеста, лежа на спине, положила руку на его прохладное предплечье.

– Потерпи, – многозначительно сказала она, уловив в его глазах ненасытный огонек. – Завтра я буду здорова!

Теперь уже смутился он.

– Почему ты считаешь, что я только об этом и думаю?

– Но ведь я тоже об этом думаю! – ласково ответила она.

Привезя в прекрасном кофре своего тела годовую усталость, которую предстояло оставить здесь, она по прежнему опыту знала, как быстро в подобных местах оживают желания. Последовало стеснительное молчание, после чего он сказал:

– Посмотри, как много здесь яхт!

– Да, вижу…

– Люди на них плывут вдоль побережья, останавливаются там, где им нравится, сходят на берег, развлекаются и плывут дальше. Таков их образ жизни. Если хочешь, мы можем жить также – летом на яхте, а зимой на берегу, в нашем доме.

– Я подумаю! – преувеличено серьезно ответила она и улыбнулась.

Он поцеловал ее и снова полез в воду, а она осталась лежать в тени зонта.

25

Настоящая любовь, если под этим понимать то более или менее продолжительное откровение, что рано или поздно озаряет наш жизненный путь, наделяя его глубиной и масштабом, а искажающей привычный мир силой готово поспорить с пятым измерением, не нуждается в декорациях – ни в голубых, ни в нежно-розовых, ни в лунно-слюнных. Что касается его, то все, что ему было нужно – это видеть в ее глазах отсвет приятного удивления. Он оказался хорошим декоратором: окружил ее лазурным в солнечных бликах рассолом, что плескался в неглубокой тарелке мягкоигольчатой жуан-ле-пэновой бухты; опоясал грузными, красновато-голубоватыми холмами; разбросал по небу мелкие, склеенные между собой облака, похожие на перламутровую рыбью чешую со светящейся кромкой. Перед ужином в номере, стоя на балконе позади нее и держа ее за плечи, угостил волшебным зрелищем золотого заката. Если учесть, что там, где пылал закат, находились Канны, то он заставил солнце буквально кануть за оплывшую косу, в расплавленную даль, оставив море с померкшим усталым лицом, словно хозяйку, проводившую, наконец, гостей.

На ужин он заказал креветки, устрицы, овощной салат, заправленный зеленью, чесноком и оливковым маслом, и жареную дораду с молодым картофелем. Напоив и накормив невесту, он уложил ее в постель и включил телевизор. Она устроилась у него на груди и пыталась дремать.

– Роскошь, покой и нега, – вдруг произнес он.

– То есть? – пробормотала она.

– Картина Матисса называется «Роскошь, покой и нега». Писалась где-то в этих краях. Я это к тому, что у нас с тобой сейчас тоже роскошь, покой и нега. Разве не так?

– Так, – согласилась она.

Под балконом ворочалось и вздыхало море.