Неоконченный пасьянс

— Расскажите, голубчик, Алексею Ивановичу всё как есть, — обратилась госпожа Раухвельд к гостю. — Не буду вам мешать.

И с гордостью патрицианки покинула гостиную.

— Видите ли, — начал Штромм, — я оказался жертвой то ли полицейской провокации, то ли тривиальной ошибки. Скажите, вы слышали что-нибудь об убийстве госпожи Барклай, сестры известного географа и этнографа?

— Да, что-то такое припоминаю, — уклончиво ответил Шумилов; ему вовсе не хотелось вдаваться в подробности и рассказывать о том, что его уже навещала полиция в связи с расследованием этого дела.

— Погибшая Барклай была моим клиентом. Я биржевой брокер, аккредитован от банкирского дома «Рейнхарт». Некоторое время — а если точнее, последние полтора года — я был доверительным управляющим Александры Васильевны, давал ей разного рода рекомендации по инвестированию свободных денег в ценные бумаги и по её доверенности совершал сделки на бирже. Вчера я был допрошен сыскными агентами…

— Допрос был официальным? — перебил говорившего Шумилов. — Извините, дабы не терять времени я сразу буду вас останавливать и уточнять детали. Допрос проводился в присутствии чиновника прокуратуры? был составлен протокол?

— Нет, ничего такого.

— Значит, это был не допрос, а опрос или беседа, как угодно. А кто с вами беседовал?

— Агенты Иванов и… Ганевич… Ганевский…

— Владислав Гаевский, — подсказал Шумилов. — Ясно. И что было потом?

— Поговорили и ушли. Всё выглядело вполне пристойно. По возвращении домой я узнал, что эти же агенты побывали по месту моего проживания в Петербурге, поговорили с домовладелицей и — вы сейчас будете смеяться! — похитили из моей комнаты фотопортрет, на котором я был изображён вместе с младшим братом Александром.

— Нет, смеяться я не буду, ничего смешного в этом нет, — Шумилов пожал плечами. — Узнаю нашу сыскную полицию, прихватить фотокарточку — это такой хитрый полицейский приём, подобное вполне в её духе. И что же потом?

— Сие, конечно, возмутительно, но дальше ещё хуже! Сегодня я только уехал на торги, на Биржу, как появляется посыльный от моей домовладелицы, который сообщает мне, что у меня на квартире проводится обыск! Всё чином, как полагается: и товарищ прокурора присутствует, и ордер выписан, и полиция пригнана… Обложили как какого-то народовольца-бомбиста: полицейский на улице, полицейский во дворе, полицейский в подъезде, полицейский перед дверью и, наконец, полицейский за дверью! Я, бросив всё, примчался сломя голову и наблюдал завершение обыска своими глазами. Они разбирали мебель! Они выстукивали изразцы, которыми выложена печь, и если плитка звенела, они её откалывали! Они отодрали плинтуса! Они подняли паркет! Я удивлён, почему они не отодрали обои! То, что они натворили, хуже пожара! Вы можете представить, на что стали похожи мои комнаты после такого, с позволения выразиться, обыска?!

Шумилов вздохнул:

— В общем-то могу. Я поработал в прокуратуре и видел не раз, как проводятся такие обыски. Неприятно, конечно, но это всего лишь свидетельство серьёзного подхода к делу. Насколько я понимаю, сегодня вас всё же допросили официально?

— Да, сегодня со мной беседовали уже «под протокол». Товарищ прокурора Эггле тянул из меня жилы часа, эдак, два с половиной!

— Ну, это пустяки, — отмахнулся Шумилов. — Какие уж тут жилы! Я так понимаю, вас не арестовали и даже не задержали?

— Да за что же меня арестовывать! — воскликнул с болью в голосе Штромм. — Если б я был виноват! По сути заданных мне вопросов я понял, что они подозревают, будто я прибыл в Петербург поездом из Ревеля ранним утром двадцать четвёртого апреля и совершил убийство Александры Васильевны Мелешевич. Но поездом на самом деле приехал мой младший брат, а я плыл в Петербург пароходом и был в городе только после одиннадцати часов утра. Они меня меняют местами с братом, вы понимаете?

— Вы, что же, сильно похожи?

— Ну не сильно… но похожи. Он младше меня на полтора года. Одного роста, только несколько худощавее.

— Тогда умозаключения нашей сыскной полиции вполне логичны.

— Но ведь они ничего не нашли во время обыска, ни в чём так и не смогли обвинить, но… уже опорочили меня в глазах домовладелицы, скомпрометировали в банке, испортили репутацию в глазах моих биржевых коллег… Да что же это за издевательство?

— От меня-то что вы хотите, Аркадий Венедиктович?

— Я прошу вас помочь мне выкрутиться из того положения, в котором я оказался.

— Каким образом? Я не присяжный поверенный, не работник Следственной части прокуратуры. Я даже не сыскной агент. Вы, вообще-то, знаете кто я?

— Домовладелица, у которой я проживаю, госпожа Самохина, состоит в прекрасных отношениях с госпожой Раухвельд. Так что, полагаю, я имею вполне верное представление о вас.

— Тогда я повторю свой вопрос: что вы хотите от меня?

— Помочь доказать мне мою невиновность.

— А вы невиновны?

— Истинный крест!