Неоготический детектив: Совсем как ангел; Винтовая лестница

— Напротив, до той ночи он его никогда не видел. Он был просто бродягой, хотел заночевать у реки, на открытом воздухе. А потом, когда погода окончательно испортилась, решил двинуть в Бейкерсфилд. Добрался до дороги и стал ждать попутку. Патрик его подобрал, а потом… О, Господи, я просто не в силах поверить! Не могу!

Однако Куинн знал, что она верила и никакие слезы не смогли бы смыть эту веру. Марта плакала почти беззвучно, прикрыв ладонями лицо; слезы, просочившись между пальцев, скатывались в рукава ее жакета из грубой бумажной ткани.

— Миссис О'Горман, — сказал он. — Марта. Послушайте меня. Может быть, Хейвуд прав и это письмо — просто чья-то садистская шутка?

Она подняла голову и пристально посмотрела на него. Взгляд ее был, словно у несчастного и измученного ребенка.

— Не может быть, чтобы кто-нибудь так сильно меня ненавидел, — пролепетала она.

— Человек с извращенной психикой способен ненавидеть любого без малейшей причины. Каков был общий тон письма?

— Очень грустный и полный раскаяния. В нем чувствовался страх смерти. И ненависть. Но не против меня. Казалось, он сам чувствовал отвращение к тому, что сделал. Точнее — к тому, что Патрик заставил его сделать.

— Ваш муж пытался его совратить, да? Именно это вы боялись мне сказать?

— Да, — едва слышно выдохнула она.

— Потому вы и сожгли письмо, вместо того чтобы передать его властям?

— Я должна была его уничтожить. Ради спасения детей, меня самой… да и Патрика тоже. Можете вы это понять?

— Да, конечно.

— Пойдя в полицию, я ничего не выигрывала, а теряла все. Теперь главного доказательства больше не существует, но это моя личная утрата. Зато дети защищены и доброе имя Патрика осталось в неприкосновенности. Так пусть и будет. Даже если вы пойдете в полицию и передадите все, что я вам рассказала, они ничего не смогут сделать. Я буду отрицать каждое слово, и мистер Хейвуд тоже — он обещал. Такого письма никогда не существовало.

— Надеюсь, вы понимаете: сокрытие доказательств убийства — дело очень серьезное?

— С юридической точки зрения, я согласна, но это то, что сейчас беспокоит меня меньше всего. Смешно, я всегда была невероятно законопослушна, но теперь просто не могу обращать внимание на формальности. И если по моей вине не накажут убийцу, горевать из-за этого не стану. Слишком много невинных людей пострадают вместе с ним. Справедливость и закон не всегда совпадают… Или вы еще слишком молоды и смотрите на такие вещи сквозь розовые очки?

— Не так уж я и молод, — вздохнул Куинн. — И с розовыми очками давно распростился.

Она испытующе посмотрела на него; лицо ее было строгим и немного печальным.

— А мне кажется, не совсем.

— Может быть, вам виднее.

— Вам хотелось бы, чтобы я побежала в полицию?

— Да нет. Я только…

— Не спорьте, хотелось бы. Вы в самом деле верите, что, когда закон требует око за око — так оно и должно быть. Только в жизни не все задачи имеют столь однозначный ответ, как в математике. И, если возникнет необходимость, я не испугаюсь поклясться перед Верховным судом на Библии, что никакого письма, где говорилось бы о смерти моего мужа, никогда не получала.

— Вы уверены, что Джордж не побоится сделать то же самое?

— Да.

— Потому, что он вас любит?

— У вас, кажется, одни романы на уме, — холодно обронила она. — Надеюсь, со временем это пройдет. Нет, мистер Хейвуд не влюблен в меня. Просто мы одинаково расцениваем создавшуюся ситуацию. Было ли письмо жестоким розыгрышем, как считает он, или чистой правдой, как думаю я, мы оба согласились, что обнародовать его было бы гибельным. Потому я его и сожгла. Хотите знать, где? В печке на заднем дворе, а потом развеяла по ветру каждую частичку пепла. Теперь оно существует только в памяти человека, который его написал, мистера Хейвуда и в моей собственной.

— И в моей.

— В вашей — нет, мистер Куинн. Вы его никогда не видели. И даже не можете быть уверены, что оно существовало, не так ли? Я ведь могла его и выдумать, правда?

— Не думаю.

— Хотела бы я, чтобы это так и было. Хотела бы…

Чего бы она ни хотела, все ее желания давно развеялись по ветру, как пепел от письма. Даже чувствуя на себе ее взгляд, Куинн ощущал, что она смотрит вовсе не на него — ее глаза были устремлены куда-то в прошлое, когда она и ее семья жили счастливо и спокойно.

— Марта…

— Извините, я не хотела бы, чтобы вы звали меня Мартой.

— Но это ваше имя.

Она гордо вскинула голову:

— Я — миссис Патрик О'Горман.

— Это было очень давно, Марта. Проснитесь. Сон закончился, зажглись огни.

— Я не хочу, чтобы они светили.

— Но они горят. Вы сами так сказали.

— Я этого не вынесу, — прошептала она. — Мы были счастливы. Такая дружная семья… И вдруг это письмо. Все сразу разлетелось, осталась одна куча мусора. И уже поздно от него избавляться. Можно лишь притворяться, что его нет. И дальше придется притворяться…